Мольеров лицемер до тех пор не падет В трех первых действиях, доколь пребудет свет.
Эта пьеса обставлялась необыкновенно парадно и стоила значительных издержек по тогдашнему времени. Об этом даже извещала афиша, гласившая следующее: «Во время представления сей комедии, сочиненной господином Мольером, славным французского театра комиком, в рассуждении большого спектакля, великого числа людей, как-то: певцов, певиц, музыкантов, танцовщиков и танцовщиц, поваров, портных, подмастерьев и других действующих в интермедии лицедеев, балетов и богатых декораций на театре, за вход была двойная против обыкновенного цена»[2].
Так весело и шумно жилось в первые годы царствования императрицы Елизаветы Петровны.
Русские люди и у ступеней трона, и в низших слоях, сбросив с себя невыносимый немецкий гнет, дышали полною грудью и веселились от души.
Отсутствие немецкого гнета чувствовалось и в провинциях, вдали от Петербурга, куда мы и перенесемся.
XVIII
На берегу пруда
Прошло восемь лет с того, вероятно, не забытого читателями разговора в домике по Басманной улице в Москве между майором Иваном Осиповичем Лысенко с его закадычным другом и товарищем Сергеем Семеновичем Зиновьевым.
Стояло чудное июльское после полудня. На берегу пруда в небольшом, но живописном именье княгини Вассы Семеновны Полторацкой, находившемся в Тамбовском наместничестве, лежал, распростершись на земле, юноша лет шестнадцати, в форме кадета пажеского корпуса. Это был сын Ивана Осиповича — Осип, гостивший, по обыкновению, летом в именье княгини Полторацкой, куда несколько раз в лето наезжал и его отец. Юноша лежал, устремив мечтательный взор своих чудных черных глаз в лучистую синеву неба, и в этих глазах выражалось что-то вроде раздирающей душу тоски.
Вдруг к пруду приблизились легкие шаги, почти неслышные на мягкой лесной почве, а в кустах раздался тихий шорох, подобный шелесту шелкового платья. Из-за деревьев небольшой рощи, примыкавших к берегу пруда, бесшумно выскользнула женская фигура и неподвижно остановилась, не спуская глаз с лежавшего юноши.
— Ося!
Молодой человек вздрогнул и быстро вскочил. Он вовсе не знал ни этого голоса, ни этой женщины.
— Что вам угодно?
Тонкая, дрожащая рука быстро опустилась, как бы предостерегая, на его руку.
— Тише! Не так громко! Нас могут услышать, но мне надо переговорить с тобой наедине, с тобой одним, Ося!..
Она рукой указала в другую сторону небольшого пруда, где за росшими кустарниками слышались веселые голоса, а затем отступила и жестом пригласила его последовать за ней. Одно мгновение юноша колебался. Каким образом эта незнакомка, судя по одежде, принадлежавшая к высшему кругу общества, очутилась здесь, около уединенного лесного пруда? И что означает это «ты» в устах особы, которую он видел первый раз? Однако таинственность этой встречи показалась молодому человеку заманчивой. Он последовал за дамой.
Они прошли в глубь рощи, в такое место, откуда их нельзя было видеть. Незнакомка медленно откинула вуаль. Она была не особенно молода, лет за тридцать, но лицо ее, с темными, жгучими глазами, обладало своеобразной прелестью. Такое же очарование было в ее голосе. Хотя она и понижала его почти до шепота, но в нем все-таки слышались глубокие, мягкие ноты. Она говорила по-русски совершенно бегло, но с иностранным акцентом, что доказывало, что этот язык не был ей родным.
— Ося, взгляни на меня! Ты на самом деле не знаешь меня? У тебя не сохранилось ни малейшего воспоминания из дней детства, которые бы подсказали тебе, кто я?
Мальчик медленно покачал отрицательно головой. Но все-таки в нем проснулось воспоминание, неясное, неуловимое, — воспоминание о том, что он не в первый раз слышит этот голос, видит это лицо. Смущенный и точно прикованный к месту, он не сводил глаз с незнакомки, которая вдруг протянула к нему обе руки.
— Мой сын! Мое единственное дитя!.. Неужели ты не узнаешь своей матери?
Молодой человек отступил.
— Моя мать умерла, — сказал он с расстановкой.
