Проходя однажды мимо овощного магазина, который перестал быть овощным, госпожа Куппиш увидела, как по лестнице медленно поднимается человек, через каждые три ступеньки прикладывая к лицу кислородную маску. И лишь когда зеленщица, которая тоже перестала быть зеленщицей, вышла из дверей магазина, чтобы ему помочь, госпожа Куппиш признала в инвалиде Гюнтера. Все, кто в то время видел Гюнтера, не давали ему и полугода срока, а он до сих пор жив и до сих пор таскает за собой тележку с кислородными баллончиками.
Фараоны, обнаружив в обложке паспорта Марио удостоверение учащегося курсов нидерландского языка, немедленно доложили об этом по рации.
— Задержанный занимается на курсах нидерландского языка… Нидерландского… Да-да, стоит рядом… Да, нидерландский.
Когда после проверки документов в приграничной зоне по рации передается подобное сообщение, совершенно ясно, что за ним последует. Ответ не заставил себя ждать и прозвучал коротко: «Арестовать».
Дожидаясь первого допроса, Марио обнаружил катастрофическую ошибку в их с экзистенциалисткой вычислениях: поскольку в двух тысячах квадратных метров не два квадратных километра, а в тысячу раз меньше, то и подпольщиков для скупки земель придется мобилизовать не пятьдесят тысяч, а в тысячу раз больше, то есть пятьдесят миллионов. Но в ГДР насчитывалось всего семнадцать миллионов населения, а за вычетом малолетних детей и членов партии с грехом пополам наскребалось и вовсе не больше десяти. Где раздобыть недостающие сорок миллионов народу, Марио, хоть убей, не знал. Но тогда, успокаивал он себя, как можно дать ему срок за государственную измену? Это все равно что приговорить человека с незаряженной винтовкой за попытку убийства.
Человек, который его допрашивал, направил свет настольной лампы Марио прямо в глаза и сообщил, что стакан воды ему еще предстоит заслужить.
— Вам лучше сра-а-азу во всем сознаться, хотя нам и гак все прекра-а-а-сно известно. Просто хотелось бы лично от вас все услышать.
Марио начал уверять, что просто заснул в поезде. Человек поднял его на смех, потом стал орать и ни одному слову Марио верить не хотел. Однако Марио стоял на своем. Ему стыдно было рассказывать правду, стыдно было признаваться в дурацкой ошибке. Так что пусть этот тип орет и издевается сколько угодно. А когда Марио посреди допроса вдобавок еще и заснул, его версия даже перестала казаться неправдоподобной.
Короче, его выпустили. Но навсегда отбили охоту к поездкам по стране с целью изучения и осмотра в ней чего бы то ни было. Зато, по рассказам экзистенциалистки, разительные перемены претерпело его сексуальное поведение: не иначе, недостающие для скупки земель сорок миллионов человек он вознамерился зачать лично.
Как-то раз задержали в приграничной зоне и Миху. Случилось это в тот вечер, когда в квартире у Куппишей наконец-то установили телефон. Всей семьей они гордо уселись вокруг новенького аппарата, и каждый чувствовал себя именинником. Как вдруг телефон и вправду зазвонил! Господин Куппиш первым отважился снять трубку. Но вынужден был тотчас передать ее Михе, которого попросили к телефону.
— Девушка! — полушепотом объявил он с любопытством уставившимся на него домочадцам.
Это была Мирьям. Миха страшно смутился, но домочадцам вообще было не до него.
— Ты хорошо ее слышишь? — то и дело приставала госпожа Куппиш.
— Испроси, хорошо ли ей тебя слышно! — кричал господин Куппиш.
И поскольку все с жадностью ловили каждое его слово, Миха только бормотал «да», «угу», «ясно» и, наконец, «ну, пока», приведя Мирьям в некоторое недоумение. Она, конечно, собираясь Михе позвонить, ожидала от него совсем не такой реакции. Когда они в последний раз встретились на улице, Мирьям рассказала Михе, что с мотоциклистом своим больше не видится, его натри года забрали в армию. И спросила, согласится ли Миха, если понадобится, подтвердить, что ее обещание хранить верность парню, даже если он на три года уйдет в армию, не в счет, ведь она тогда скрестила пальцы. Положив трубку, Миха в чем был, без пиджака, как ошпаренный, выскочил из дома и позвонил Мирьям из ближайшего автомата.
— Мне очень жаль, — выпалил он, едва дыша. — Понимаешь, все стояли и слушали…
Мирьям его успокоила:
— Ерунда. Я вот думала, может, ты зайдешь, — предложила она, но Миха все еще продолжал извиняться:
— Понимаешь, я и сказать ничего не мог.
— Ну конечно, понимаю, — сказала Мирьям. — Так как насчет того, чтобы зайти?
Миха, однако, все еще ее не слышал.
— Дело в том, что нам только сегодня телефон поставили, и ты первая вообще позвонила, и все были…
— Так ты зайдешь, или как? — спросила Мирьям в третий раз.
Миха решил, что он ослышался.
— Что? Что ты сказала? — переспросил он.
— Я спрашиваю, не зайдешь ли ты? — с ангельской кротостью повторила Мирьям снова.
— Я сейчас! — заорал Миха, бросил трубку и выскочил из автомата… прямо в руки участковому.
— Ваши документы!
Только тут Миха сообразил, что паспорт у него в пиджаке, а пиджак дома.
— Сейчас принесу! — бросил он и кинулся бежать, но участковый уже крепко цапнул его за руку. Миха дергался, пытался сопротивляться, но куда там — участковый был явно сильней. Ничем, кроме разбитого носа, для Михи его трепыхания не кончились.
Участковый уже понял, что для Михи эта ночь решает все, но за Михой у него числился должок, ведь его так до сих пор и не повысили. Разумеется, ему вовсе не требовалось выяснять, кто такой Миха, где живет и когда родился, участковый уже столько раз проверял у него документы, что знал это, пожалуй, получше Михиной матери. И тем не менее, проформы ради уведомив задержанного, что «всякий, находящийся в приграничной зоне без документов, удостоверяющих личность, подлежит установлению личности, где положено», участковый отвел Миху в отделение. Затем, втечение ночи, без суеты и спешки он составил протокол, в который записал, что «неизвестный гражданин мужского пола», не имеющий при себе удостоверения личности, около 22 часов был задержан в приграничной зоне «в несущемся состоянии», после чего попытался «воспрепятствовать установлению своей личности в служебном порядке путем побега». Тем самым участковый хотел доказать Михе, что при желании тоже способен устроить человеку подлянку, но Миху все эти тонкости уже нисколько не интересовали. Ему теперь все едино, ведь он не пришел к Мирьям, хотя она четыре раза его к себе позвала.
Участковый выпустил Миху лишь под утро, считая, что теперь они квиты: каждый каждому изрядно попортил жизнь.
А надо заметить, что тот день был первым Михиным днем в «красном монастыре». Который, впрочем, оказался и последним. Миха слегка опоздал к началу занятий и, как назло, явился как раз в ту секунду, когда директриса, собрав вокруг себя новых учеников, намеревалась наглядным образом продемонстрировать, что с ней шутки плохи. С мрачным видом она изучала объявление, оповещавшее о работе школьного шахматного клуба. Объявление было вырезано в форме шахматного короля. Директриса велела вызвать ученика, изготовившего объявление, и теперь строго его допрашивала:
