К еще большим переменам на политической карте мира должно было, по мысли русской стороны, привести удовлетворение национальных интересов стран Антанты и некоторых нейтральных государств. Сазонов заявил, что Россия претендует на территории в нижнем течении Немана и на Восточную Галицию, а также на вхождение в свой состав на правах автономии Царства Польского, расширенного за счет отторгаемых у Германии и Австро-Венгрии польских земель — Познани, Силезии и Западной Галиции. При этом, однако, царская дипломатия и русский политический бомонд подчеркивали, что решение польского вопроса, включая пределы будущей польской автономии, является сугубо внутренним делом России. В этом духе Петроград с молчаливого согласия союзников и действовал в дальнейшем. Франции, продолжал Сазонов, следует вернуть Эльзас и Лотарингию и часть Рейнской провинции Пруссии, Бельгии и Дании — свою долю ранее захваченных немцами земель, в том числе Шлезвиг с Кильским каналом и Голштинию. От Австро-Венгрии, преобразуемой в Австро-Венгро-Богемскую монархию[48], русский министр предлагал отторгнуть Боснию и Герцеговину в пользу Сербии, одновременно присоединив к последней Далмацию и северную Албанию. Также намечались территориальные приращения Болгарии в Македонии, а Греции и Италии — в южной Албании. В продолжение предвоенной линии петербургского кабинета на урегулирование армянского вопроса русский император проявил озабоченность послевоенной судьбой миллиона подвластных султану армян. «Нельзя будет, конечно, оставить их под турецким игом», — заметил он. Царь заявил готовность либо включить их в число своих подданных, либо способствовать образованию ими собственного правительства — в зависимости от пожеланий самих турецких армян. Англия предпочла создание самостоятельной Армении, но под коллективным протекторатом Антанты. Заморские территории Германии должны были поделить между собой Англия, Франция и Япония. Наконец, австро-германский агрессор облагался контрибуцией[49].
Хотя и с оговорками относительно дележа «шкуры еще не убитого медведя», в целом союзники одобрили планы русской стороны. В общем виде французский кабинет министров высказался в поддержку русских предложений уже 20 сентября 1914 г. на заседании под председательством президента Пуанкаре. На следующий день Форин офис телеграммой Сазонову подтвердил решимость Англии продолжать войну «с предельной энергией вплоть до заключения прочного мира». Впоследствии в русский эскиз мирного договора союзники внесли уточнения и добавления. Лондон, в частности, заявил претензии на передачу себе большей части германского флота для его последующего затопления[50], компенсацию Бельгии за счет Голландии, Голландии за счет Германии и максимально возможное увеличение контрибуционных выплат последней.
Важные и, как тогда казалось, своевременные внешнеполитические инициативы России, подкрепленные крупными успехами на австрийском и турецком фронтах в осенне-зимнюю кампанию 1914/15 г. ее самой многочисленной в коалиции армии на фоне военных неудач ее западных союзников, способствовали превращению России в неформального лидера Антанты. На первые месяцы 1915 г. пришелся и всплеск общественных симпатий к России в союзных ей странах, даже в Англии. Неудивительно, что в начале 1916 г. Дума принципиально одобрила, а подновленное правительство (вместо Горемыкина премьер-министром был назначен ставленник придворной камарильи Б.В. Штюрмер, которого Бьюкенен назвал человеком с «умом лишь второго сорта») постаралось продолжить столь плодотворно проводимый в условиях войны внешнеполитический курс своего предшественника. Вопреки опасениям союзников, отставка Сазонова 23 июля 1916 г. (императрица с весны этого года добивалась его удаления как «труса перед Европой и парламентариста») и появление на его месте безликого Штюрмера не внесли принципиальных изменений в политику Петрограда на мировой арене. Последний министр иностранных дел императорской России, финансист H. H. Покровский, как и Штюрмер, не имел собственной внешнеполитической программы. Костяк дипломатического корпуса и чиновников МИД, несмотря на неоднократную смену первых лиц ведомства, все это время оставался прежним, что также способствовало стабильности русского внешнеполитического курса.
С начала войны царская дипломатия, как и русские военные моряки, не упускала из виду проблему Константинополя и черноморских проливов. В целом удачный для Антанты ход военных действий в первые месяцы войны она рассматривала как благоприятную конъюнктуру для окончательного решения «восточного вопроса» в свою пользу. Военное счастье могло отвернуться от стран Согласия, и это заставляло русское правительство торопиться. До момента вступления Турции в войну Петроград настаивал лишь на гарантиях свободного прохода через проливы русских судов,[51] но уже в конце 1914 г., в согласии с принципиальной готовностью своих союзников к разделу Турции, поставил перед ними вопрос об изгнании турок из Европы и передаче проливов вместе с Константинополем России. Правда, вначале царь склонялся к превращению бывшей турецкой столицы в нейтральный город под международным управлением[52], предоставив туркам право избрать себе другой столичный город. Но чтобы добиться одобрения этих планов союзниками, Сазонову и русским послам в Париже и Лондоне потребовалось приложить немало усилий и дипломатического искусства, а также мобилизовать отечественные депутатский корпус и печать. В середине ноября 1914 г. Георг V заявил русскому послу в Лондоне, что для него очевидно, что «Константинополь должен быть ваш». Однако принципиальное согласие сентджеймского кабинета удалось получить только к началу 1915 г. и лишь поставив интересующий Россию вопрос в связь с ее будущим отношением к присоединению к Англии Египта и некоторых других османских владений. Но официальный Париж, французские парламент и пресса продолжали упорствовать в стремлении нейтрализовать проливы и придать Константинополю международный статус, одновременно пеняя Петрограду за забвение главных — антигерманских целей всей кампании. И без того туго шедшие консультации с Францией, как это ни парадоксально, осложнила операция по захвату Дарданелл, которую союзники начали в феврале 1915 г.[53] Изначально эта операция явилась их откликом на просьбу самого русского командования провести морскую демонстрацию в проливах для отвлечения турецких сил с Кавказа (в декабре 1914 г. турки успешно наступали на Саракамыш и Ардаган). Это должно было стать также и реакцией на их атаку Суэцкого канала в начале 1915 г. Однако непредвиденный размах союзнической демонстрации (80 вымпелов с 120-тысячным десантом) заставил русское военно-политическое руководство заподозрить Англию и Францию в тайном намерении, овладев Дарданеллами, перехватить инициативу и оттеснить Россию от решения столь чувствительной для нее проблемы. Спохватившись и пользуясь тем, что операция в проливе стала затягиваться, в Петрограде попытались форсировать события одновременно по дипломатической и военно-морской «линиям».
