Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
Здесь мы подходим к вопросу о наличии у индоевропейцев земледелия. В отличие от развитой пастушеской терминологии во всех индоевропейских языках земледельческие термины, общие для азиатских и европейских языков, встречаются крайне редко. Можно отметить только слова, обозначающие некий вид злака и, возможно, «плуг» и «борозда», в то время как в обеих ветвях индоевропейской семьи языков встречается общий корень, который обозначает более специализированные операции, такие как толчение и помол зерна. В то же самое время, согласно Шредеру, индоевропейцы знали только три времени года – холодный период (зиму), весну и горячее лето, – но не имели названия для времени сбора урожая, осени. По сравнению с недостатком общих для Европы и Азии терминов в европейских языках, как группы кентум, так и сатем, имеется богатая терминология, связанная с земледелием, и множество названий культурных растений.
Интерпретация всех этих фактов все еще является предметом споров. Приверженцы теории азиатской или южнорусской прародины индоевропейцев полагают, что в эпоху своей общности они были полукочевыми пастухами, которые только иногда задерживались на одном месте, чтобы обработать почву грубыми и примитивными методами (приусадебный участок). Переход к регулярным занятиям земледелием, как они предполагают, произошел впервые на территории Украины или в Центральной Европе уже после того, как индоиранцы отделились от родительского стебля. Это вполне возможно, и я думаю, что в таком случае лучше согласиться с предположением, что многие сельскохозяйственные термины были заимствованы первыми индоевропейцами у того сельскохозяйственного народа, который в эпоху неолита занимал Балканы и всю Центральную Европу, распространяясь на север, вплоть до Магдебурга в Саксонии.
С другой стороны, у приверженцев теории европейской колыбели индоевропейцев теперь есть основания утверждать, что для них примитивное земледелие играло столь же важную роль, как и скотоводство. Старая концепция, согласно которой стадия кочевого скотоводства была обязательным этапом между присваивающим хозяйством, основу которого составляли охота и рыбная ловля, и оседлым земледелием, больше не вызывает доверия. По крайней мере, в некоторых случаях, судя по результатам раскопок на поселениях культуры Анау в Туркестане, занятия земледелием предшествовали занятиям животноводством. Некоторые исследователи, такие как В.Дж. Перри, идут еще дальше, утверждая, что занятия скотоводством повсеместно следуют за занятиями земледелием и переход к ним был обусловлен либо неблагоприятными климатическими условиями, либо изменением политической обстановки. В таком случае можно утверждать, что индоиранцы, изгнанные из земледельческих областей Европы в евразийские степи, впоследствии утратили примитивную индоевропейскую земледельческую терминологию в период вынужденного номадизма. Лично я не верил в то, что любой односторонний приоритет одного способа ведения хозяйства по сравнению с другим может быть расценен как исторический факт, ни в то, что можно вывести априори, были ли индоевропейцы первоначально скотоводами или земледельцами. В любом случае нельзя исключать того, что они могли заниматься земледелием, хотя, может быть, и в ограниченных масштабах. В то же самое время широкое распространение индоевропейских языков точно так же предполагает и то, что некоторые из их носителей прошли через стадию номадизма, хотя и не такого ярко выраженного типа, как у монголов Центральной Азии. По моему мнению, тот способ ведения хозяйства, который мы можем наблюдать у многих скотоводческих племен Судана и других частей Африки, больше всего напоминает жизнь первых индоевропейцев.
Помимо этих источников пропитания, которые уходят корнями в неолит, можно предполагать, что еще не разделенные индоевропейцы временами не брезговали и занятием охотой. Хотя, надо сказать, специальной индоевропейской охотничьей терминологии нам неизвестно. Отсутствие обозначений для рыбы может указывать на то, что индоевропейцы не разнообразили свой рацион обитателями морей и рек; о ловле рыбы никогда не говорится в Ведах или в Авесте, обращает на себя внимание и то отвращение к рыбе, которое испытывали греки гомеровских времен. Тем не менее одно название породы рыб встречается как в Европе, так и в Азии. На тохарском языке слово «рыба» звучало как laks, – это то же самое, что на древнегерманском laks, а на литовском – laszisza, «лосось». Также весьма любопытно и то, что в индоиранских и европейских языках нет общего термина для обозначения соли. Все же в последних, а также в тохарском языке известен общий термин для обозначения этого вещества, sel. Наконец, индоевропейцы наслаждались напитком medhu, который делали из меда, хотя слово для обозначения пчелы не сохранилось.
Наличие производящего хозяйства характеризует культуру индоевропейцев как неолитическую, но на самом деле они смогли продвинуться в своем развитии даже дальше, так как им был знаком по крайней мере один металл. Медь представлена двумя терминами – ayos и roudhos, хотя оба слова, вероятно, являются заимствованиями. Коссинна считает, что они вошли в употребление уже после распада индоевропейской общности. Фейст полагает, что золото и серебро им также были известны; во всяком случае, слова, производные от общих корней, gher или ghel – «желтый» и reg – «блестящий», уже в очень раннее время использовались для обозначения драгоценных металлов. Но хотя нет никаких сомнений в том, что индоевропейцы знали металл и орудия труда из металла, однако они, вероятно, использовались редко, причем сами индоевропейцы не умели его выплавлять и пользовались привозными изделиями. С одной стороны, нет специфической индоевропейской терминологии для металлургии; а с другой – названия некоторых орудий восходят к тому периоду, когда камень все еще использовался для изготовления орудий труда и оружия. Например, древнегерманское слово sahsaz – «рубящее оружие» (сохранившееся в верхнегерманских диалектах как mezzirahs – «лезвие»), происходит от того же самого корня, что и латинское слово saxum – «камень». Кроме того, значение слова ahmon колеблется между обозначением оружия из металла и камня (литовское asmuo – «лезвие», санскритское asman – «камень», «засов», греческое äκμων «наковальня»). Таким образом, в период распада индоевропейской общности носители ее культуры все еще находились на стадии перехода от использования камня к применению металла. Археологи называют эту эпоху энеолитом. Это важнейшая точка отсчета, хотя надо сказать, что эпохи неолита, энеолита, бронзового и железного веков не сменяли друг друга в строгой хронологической последовательности, а часто накладывались друг на друга в том смысле, что черты, присущие одной эпохе, часто можно проследить и в другой.
Индоевропейские названия инструментов и оружия, то есть тех предметов, с которыми приходится иметь дело археологу, подтверждают предшествующие выводы. Среди орудий труда чаще всего встречаются шило и скребок. Характерным оружием индоевропейцев были дубина или булава, аркан, лук, копье или пика, кинжал и топор. Особое внимание следует обратить на два обстоятельства: наличие большого числа терминов, характерных как для греков, так и для индоиранцев, а также взаимозамена значений слов «копье» и «меч», поскольку то и другое обозначалось одним словом karu. На основании этого можно сделать вывод, что первоначально меч у индоевропейцев был не рубящим, а колющим оружием. Вполне вероятно, что специфический тип заостренного лезвия из камня или меди, столь обычный в энеолитический период, одинаково хорошо мог использоваться как кинжал или острие копья, в зависимости от длины ручки, к которой оно было прикреплено.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
