Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
Я точно уклонилась от моей задачи зафиксировать свою жизнь. Может, у меня тоже развивается деменция – как у Боба.
Нет, неправда. Просто это так увлекательно – снова фиксировать мою жизнь. До тех пор мне было ужасно скучно. Так скучно, как после смерти Саймона в Нью-Мексико, как в зоопарке Бронкса до того, как Пол меня нашел, такой простой, такой детски трогательный…
Мне надо перестать думать про Пола.
Я принесла Бобу его косяк, он закурил и глубоко затянулся. Потом, просто чтобы поддержать разговор, спросил:
– Ты правда совсем не куришь? И не принимаешь таблетки?
– Да, – ответила я. – Мне от них плохо, физически плохо. И вообще мне не нравится сама идея кайфа. Я предпочитаю ясное сознание.
– Да, оно у тебя такое. Я тебе завидую.
– Ты мне? Я человек, я подвержена болезням, и старости, и переломам костей…
Он меня как будто не слышал.
– Я запрограммирован ясно и четко воспринимать мир двадцать три часа в сутки. Только в последние десять лет, когда позволил себе думать о своих снах, о моей бывшей личности, о ее стертых переживаниях и чувствах, я научился… расслабляться и блуждать мыслями. – Он снова затянулся. – Мне никогда не нравилось ясное сознание. И точно не нравится сейчас.
Я с минуту думала о его словах.
– Вряд ли марихуана действует на металлический мозг. Почему ты не попробуешь запрограммировать себе кайф? Ты ведь можешь изменить в себе какие-нибудь микросхемы и почувствовать эйфорию или опьянение?
– Я пробовал. Еще в Дирборне. И потом, когда правительство назначило меня проректором этого горе-университета. Во второй раз я старался сильнее, чем в первый, потому что меня взбесила здешняя пародия на образование: учить ничему студентов, которые приехали учиться ничему, какой-то погруженности во внутренний мир. Но я не смог захмелеть. Только заработал похмелье.
Боб встал, подошел к окну и некоторое время смотрел на снег. Я сняла яйца с плиты и начала их очищать.
Наконец он заговорил снова:
– Может, я так разозлился из-за погребенных в мозгу воспоминаний о классическом образовании. А может, потому, что меня и впрямь выучили моей работе. Я знаю и понимаю инженерное дело. Никто из моих студентов не знает законов термодинамики, векторного анализа, стереометрии или статистики. Я знаю все эти дисциплины и многие другие. Это не магнитные воспоминания, встроенные в мою память. Я их учил, вновь и вновь проигрывая библиотечные кассеты, так же как все остальные роботы Девятой модели, в Кливленде. И я учился на детектора… – Он тряхнул головой и повернулся от окна ко мне. – Но все это больше не имеет никакого значения. Твой отец был прав. Функционирующих детекторов почти не осталось. В них больше нет нужды. Когда перестали рождаться дети…
– Дети? – переспросила я.
– Да, – ответил он и сел. – Давай я расскажу тебе про мыслебусы.
– Но что с детьми? – спросила я. – Пол мне как-то говорил…
Боб посмотрел на меня как-то странно.
– Мэри, я не знаю, почему дети больше не рождаются. Это как-то связано с оборудованием по контролю за численностью населения.
– Если никто больше не рождается, то на Земле скоро не останется людей.
Боб минуту молчал. Потом глянул на меня.
– Тебя это заботит? – спросил он. – Тебя правда это заботит?
Я смотрела на него, не зная, что ответить. Не уверена, что меня это и правда заботит.
5
Мы переехали в эту квартиру через неделю после того, как Пола забрали, и за эти месяцы я успела ее полюбить. Боб ищет роботов-ремонтников, чтобы поправить обвалившуюся штукатурку, наклеить новые обои, починить конфорки и заново обтянуть диван, но пока никого не нашел. Он, наверное, самое высокопоставленное лицо в Нью-Йорке; по крайней мере, я не знаю никого, кто обладал бы большей властью. И все равно ничего не может сделать. Саймон говорил, что все разваливается и что туда и дорога. «Век технологии сгнил», – говорил он. Что ж, за сорок желтых со смерти Саймона все стало еще хуже. И все-таки тут совсем неплохо. Полы и окна я мою сама, и здесь всегда много еды.
За время беременности я пристрастилась к пиву, а Боб знает место, где оно всегда есть, – его привозят из автоматической пивоварни. Каждая третья-четвертая банка оказывается кислой, но ее легко вылить в туалет. Кухонная раковина тоже засорилась.
Позавчера Боб принес мне старинную картину ручной работы, чтобы завесить большое уродливое пятно на стене в гостиной. Под картиной бронзовая табличка, и я прочла надпись: «Питер Брейгель. Пейзаж с падением Икара». Она красивая. Я вижу ее с того места за столом, где пишу. На ней вода – океан или большое озеро, – а из воды торчит нога. Ее я не понимаю, но мне нравится вся остальная сцена, она такая мирная. Кроме ноги, которая бултыхается в воде. Надо будет как-нибудь найти синей краски и закрасить ее.
Боб умеет продолжить разговор через несколько дней после того, как мы вроде бы его закончили. Думаю, это как-то связано с особенностью хранения информации в его мозгу. Он говорит, что не способен ничего забыть. Но если это так, почему ему надо было трудиться, чтобы запомнить всякие науки, когда он изучал их в начале жизни?
Сегодня утром я завтракала, а Боб сидел рядом, и он снова заговорил про мыслебусы. Наверное, думал о них, пока я спала. Иногда мне чуточку не по себе, когда я утром встаю с постели, а он сидит в гостиной, подперев большими руками подбородок, или расхаживает по кухне. Я предложила научить его чтению, чтобы ему было чем занимать себя по ночам, но он ответил: «Мэри, я и без того слишком много знаю», и я не стала настаивать.
Я ела из миски невкусные синтетические хлопья, и тут Боб сказал без всякой связи:
– Мозг мыслебуса не воспринимает мир с постоянной ясностью. Просто ловит внешние сигналы. Наверное, неплохо иметь такой мозг. Способность улавливать внешние сигналы и ограниченное чувство цели.
– Мне случалось встречать таких людей, – сказала я, жуя жесткие хлопья.
На Боба я не смотрела, а по-прежнему полусонно таращилась на коробку с хлопьями. Там была идентификационная картинка: улыбающееся лицо человека, которому все вроде бы должны верить, хотя имени его почти никто не знает, над большой миской явно синтетических протеиновых хлопьев. Зачем нарисованы хлопья, понятно – иначе как понять, что в коробке? Но я давно гадала, зачем портрет. Одно должна сказать про Пола: он приучал задаваться подобными вопросами. Ему, как никому из моих знакомых, было любопытно понимать значение разных вещей и как они на нас действуют. Наверное, я отчасти этого у него набралась.
Пол сказал мне, что лицо на коробке – это лицо Иисуса Христа и что раньше его помещали очень много на чем. «Рудиментарное благочестие», – такой термин где-то вычитал Пол. Видимо, что в этом и состояла идея, когда все подобного рода планировали, наверное, сто или больше синих тому назад.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
