Какая-то защитная реакция руководила в эти дни действиями Леонаса. Он сам себе напоминал тяжелораненого, который еще не осознает, что часы его сочтены, не ощущает боли и даже предлагает помощь другим.
Внешне все, что делал Петкунас в эти дни, было вполне обычно. Но сам он наблюдал за происходящим как бы со стороны.
С момента, когда Лизетта сказала ему о связи Грега с Кэтти, что-то в жизни Леонаса непоправимо переменилось. И хотя Лео уверял себя, что все это блажь, что в жизни бывают ситуации куда хуже, что, в конце концов, его Кэтти — всего-навсего женщина, хоть и маленькая еще, а как относиться к женщинам, их логике, причудам и поступкам — Леонас считал, что давно это знает… Считал. Но с Кэтти это почему-то не работало. И, как в тумане, вспоминал Лео о том, как в конце концов решил он обратиться к Майклу. Чем Майкл занимался в точности, Леонас не знал, но человек, который в свое время их познакомил, говорил о Майкле с придыханием: «Он… знаешь, что может? Он почти все может!»
Вышло так, что Леонас Майклу немного помог когда-то, много лет назад в деликатной ситуации. В суде нужно было свидетельство профессионала о том, могла ли не сработать сигнализация в офисе. От этого свидетельства по большей части зависел приговор. Петкунас прекрасно понимал, что сигнализация должна была сработать. Вероятность отказа была исчезающе мала. Тем не менее с помощью адвоката он нашел нужные формулировки и сказал под присягой слова, которых от него ждали. Майкл рассчитался с Лео, как было условлено, и добавил, что будет помнить об услуге. Лео про себя тогда только усмехнулся и решил, что чем дальше от таких услуг — тем лучше.
Однако после того, как Петкунас не спал две ночи, после того, как Лизетта со слезами обнимала его и нашептывала в ухо слова, которые поднимали в Лео волну ненависти к Ставискому… После неудачной попытки поговорить с дочерью — Кэтти только глаза отводила: она любила отца и не хотела делать ему больно… После того как Грег снова и снова не отвечал на звонки Петкунаса, его е-мейлы и текстовые сообщения — Леонас решился и нашел в старой записной книжке телефон Майкла.
Выйдя из дому впервые после долгого уединения, Леонас отправился в даунтаун, к Майклу. И по дороге, сам не зная почему, завернул в польский костел Пресвятой Богородицы — там же, в даунтауне… Леонас когда-то здесь бывал — даже не помнил точно когда, но хорошо запомнил строгий рисунок этого здания — не старина и не модерн, и башню с крестом, возвышающуюся над округой, и статуи святых…
В костеле было пусто и тихо. Петкунас опустился на сиденье и, неожиданно для себя, стал вполголоса молиться. И даже не удивлялся. Откуда возникают в памяти слова, которые он не произносил уже столько лет… Но слова сами собой приходили на ум, будто кто-то нашептывал их Петкунасу, и на душе Лео впервые за эти долгие часы становилось легче.
О встрече с Майклом и обо всем, что было потом, Петкунас старался не вспоминать. О смерти Ставиского ему сообщил коллега, работавший в парке. С женой и дочерью в эти дни Леонас почти не общался. Бизнес вел, как говорил один его приятель, «на автопилоте» — ошибок вроде не делал, но почти не участвовал в происходящем. Однако если кто это и заметил — так это постоянный помощник Петкунаса Стэн, который с некоторым удивлением наблюдал, как хозяин вдруг замолкает на полуслове, и требуется дополнительный вопрос или просто движение руки, чтобы вернуть его к действительности. В остальном Петкунас был прежним Петкунасом, но он знал то, чего не знал никто вокруг: рукоятка уже повернута, и часы уже тикают, и огонек уже бежит по шнуру к запалу.
Леонас молился каждый день. Вечером, перед тем как заснуть, и утром, еще лежа в постели. Он сам себе не отдавал отчета — что, собственно, заставляет его молиться, да он и не пытался разобраться — достаточно того, что ему после молитвы становилось легче.
А вот сегодня среди дня Петкунас вдруг понял, что должен поехать на «Изумрудные Луга». Предупредив Стэна, что он у заказчика и вернется через пару часов, Петкунас отправился к парку. И снова удивился — где-то на втором плане своего сознания, — что дорогу к парку он нашел, не включая GPS, точно так же как несколько дней назад — дорогу к костелу.
«Значит, меня ведут, — подумал Петкунас с мрачной улыбкой. — Грешить и каяться! — сколько раз в жизни ты, умный и расчетливый, над этими словами смеялся… А вот теперь не до смеха».
В «Изумрудных Лугах» Петкунас, не заглядывая в карту и не спрашивая в информационной будке, безошибочно нашел путь к музею. Зашел, побродил зачем-то по залам, вспоминая ту ночь, когда они проникли сюда с Грегом. С Грегом, покойным ныне… Впрочем, Ставиский сам во всем виноват. А хорошая была ночь! И работа была сделана чисто. Неужели эта самая Чаша, этот антиохийский Потир и вправду святой? И неизбежно и беспощадно будет наказан тот, кто его кощунственно коснется? Тогда легко объяснить все, что случилось потом.
Выйдя из музея, Петкунас увидел на ступенях соседнего дворца группу священнослужителей в сутанах и еще с десяток людей в деловых костюмах и галстуках и поинтересовался у стоящего рядом охранника, что происходит.
— Ждут сеанса! — охотно ответил уставший от безделья охранник, прищурив и без того еле видные глаза-щелочки. — Через полцаса — началас… Одна делегация — католицеские свясценнослужители, другая — из Полси, ученые, тут конглесс…
— А что за сеанс? — осторожно спросил Петкунас. — Я и не знаю…
Охранник всем видом выразил сочувствие.
— Кристос на кресте… Кристианская святыня тут. Такая картина, — он развел руками, — как стадион. Распяцие называеца.
— Это только для них показывают? — кивнул в сторону ожидающих Леонас.
— Поцему? — обиделся китаец. — Свободный целовек в свободной стране. Для всех.
Петкунас взглянул на часы и сел в машину. Он решил, что обязательно вернется на сеанс, но перед тем повторит путь, который они с Грегом проделали той ночью. И совсем не удивился, когда дорога, по которой он ехал совершенно наугад, привела его к той самой ограде, где они остановились со Стависким ночью. Вот здесь стоял вэн этого мекса, который они с Грегом позаимствовали. Вот здесь он, Леонас, перелезал через забор. Сукин сын, шляхтич! Пся крев! Он и не подумал достать из вэна лесенку, чтобы Петкунасу было удобнее перелезать. Он достал ее для себя. Сукин сын. Впрочем, мир его праху — он теперь там. А Петкунас — здесь.
Петкунас вспомнил, как уселся той ночью в свой автомобиль, поглядел на объемистый мешок сзади и подумал, что все идет хорошо.
«Время и место… — думал Петкунас. — Время и место. Место легко возобновить — вот оно. А время — его не вернешь. Вот он, Леонас, здесь, на этом самом месте, а Ставиского уже нет в живых, а Чаша вообще неизвестно где…»
Петкунас взглянул на часы: одиннадцать минут до начала — надо поторопиться, эти буквоеды могут и не впустить, если опоздаешь даже на минуту.
Но он не опоздал. Он зашел в просторный полутемный зал. Длинными плавными дугами изогнулись ряды красных кресел. Огромная (не соврал китаеза о размерах) картина была закрыта темным занавесом.
