Как и всем особенно талантливым людям, Вадиму Янкову тоже было присуще множество своеобразий. Одной из странностей было его отношение к собственной национальности. Дитя русского отца и матери-еврейки, Кос признавал себя то русским, то евреем. Главное, в его поведении было не уловить логики, никто не мог предугадать, когда он мог назваться русским и когда – евреем. Злые языки коварно шутили: дескать, когда начинается притеснение евреев, тогда он становится русским, и наоборот, когда выгодно быть евреем, отказывается от русского происхождения. Доброжелатели же восхищались, что Янков именно тогда объявлял, что он еврей, когда их начинали притеснять. Администрация зоны была укомплектована воинствующими антисемитами, среди заключенных националистов антисемиты также составляли большинство (в этом смысле лидировали украинские бандеровцы и прибалтийские военные преступники), и признание в еврействе, пусть даже время от времени, приравнивалось к героизму.
Я любил приглашать Коса к своему скудному столу, однако с этим возникали сложности: он, вздыхая, либо отказывался от полкусочка добытого с трудом русского, украинского или литовского сала, то, так же вздыхая, мечтал о нем. В конце концов в результате активной деятельности его тезки, угонщика самолета, открыто проповедовавшего сионизм (на самом же деле агента администрации и КГБ) Вадима Аренберга, в зоне появился еврейский головной убор – так называемая «ермолка», и угадать национальность Вадима стало значительно легче. Когда он бывал евреем, то ермолку даже в помещении не снимал, а когда бывал русским, куда-то ее прятал. В пору верховенства Аренберга в столовом зале за одним столом сидели Вадим Янков с ермолкой на голове, Вадим Аренберг, Яша Нефедьев и Гриша Фельдман.
Как-то во время обеда ворвались представители администрации под руководством контролера Трифонова. Трифонов заорал: «Снять головные уборы!» У нас были два мусульманина, и они обнажили головы. Янков, Яша и Гриша тоже сняли ермолки, а Аренберг и Рывкин, невзирая на повторное требование Трифонова, не стали этого делать. Заключенного Мишу Рывкина за непокорность арестовали, приговорили к восьми годам тюрьмы дополнительно и из нашей зоны увезли в «крыт», то есть в тюрьму, а профессионального провокатора Аренберга оставили у нас в зоне до той поры, пока атмосфера всеобщей ненависти не заставила его попросить перевести его в Пермский политический лагерь. С того самого дня Вадим Янков ермолку не надевал, а я перестал предлагать ему сало, пока он сам не пригласил меня на кусок черного хлеба, кусочек литовского копченого сала и четверть зубчика чеснока.
У нас, грузин, с Вадимом Янковым по одному вопросу были особые разногласия. Вадим удивлялся, почему мы торопимся бежать из Советского Союза, разве не лучше будет, если мы все вместе общими усилиями победим коммунизм, построим либеральную демократию и затем разойдемся безболезненно? Мы возражали ему: отдайте нам нашу страну, и мы сами присмотрим за нашими красными.
Миша Поляков предлагал собственный выход: давайте выведем из Советского Союза Россию, однако для Янкова это ничего не меняло. «Если вы выйдете из Советского Союза, Россия потеряет шанс демократического развития, к власти придут державники, найдут единственный выход для России – просто-напросто начнут с вами войну, естественно, без применения ядерного оружия, только танками и авиацией», – предупредил он нас.
Я говорил ему, что к тому времени Грузия уже будет членом ООН и НАТО и войну с ней затевать никто не решится. «У вас большая проблема, – не унимался он, – Абхазия!» Однако наша линия, естественно, оставалась неизменной.
Несмотря на различное видение будущего, Янков неизменно старался найти позитивный, миролюбивый компромисс, иногда прибегая на этом пути к экспериментам. В лагере были популярны инициированные Вадимом сократовские диалоги, в которых докладчик являлся в роли Сократа, а слушатели – либо его оппонентами, либо учениками. Инициатива одного такого диалога в голодной зоне принадлежала мне: речь шла о жемчужине грузинской кулинарии – сациви. Бывшие заключенные по сей день говорят либо пишут мне, что никогда в жизни не видели ничего подобного зрелищу, которое мы с Вадимом Янковым тогда устроили.
В этом диалоге я задавал наивные вопросы опытному софисту Вадиму Янкову, эксперту мировой кулинарии, под конец признававшему, что не может быть ничего лучше сациви. Восстановить полностью наш диалог я не могу, но протекал он приблизительно так:
Сократ (я): Как ты думаешь, Анаксагор, сколько существует в мире наций?
Анаксагор (Вадим Янков): Как тебе сказать, мой Сократ, если ты имеешь в виду государство-нацию, их меньше двухсот, а если ты имеешь в виду язык-нацию, тысяч пять наберется.
Сократ: Остановимся на государстве-нации – значит, их двести, говоришь?
Анаксагор: Нынче их меньше, однако, когда победят некоторые сепаратисты, будет двести и, возможно, даже чуть больше.
Сократ: Какими признаками отличаются друг от друга государственные нации?
Анаксагор: Согласно одному коренастому садисту с усами, нации различаются по языку, вероисповеданию, территории, культуре.
Сократ: Не думал, что ты станешь цитировать этого садиста, Анаксагор.
Анаксагор: Он из вашей фратрии – и вы еще ко мне придираетесь?
Сократ: Что ты подразумеваешь под культурой?
Анаксагор: То, что сотворялось, обрабатывалось руками человека: сolo, colui, cultum, colere – это латынь, «обрабатываю».
Сократ: Кулинария – это культура?
Анаксагор: Не думаю, Сократ мой, культура объемлет более высокие материи.
Сократ: Пищу готовят люди?
Анаксагор: Верно, Сократ.
Сократ: Они это делают руками?
Анаксагор: В основном, мой Сократ.
Сократ: Как это в основном?
Анаксагор: Вино они давят ногами, а некоторые племена и мясо ногами отбивают.
Сократ: В основном же – руками?
Анаксагор: Именно, мой милый Сократ.
Сократ: Выходит, пища готовилась руками человека?
Анаксагор: Точно так.
Сократ: Это ведь твое толкование культуры?
Анаксагор: Выходит, кулинария – это культура, мой Сократ.
Сократ: Сколько, ты сказал, существует наций, мой всезнающий Анаксагор?
Анаксагор: Меньше двухсот.
Сократ: Сколько известно кухонь?
Анаксагор: Около двадцати.
Сократ: Не вместе ли ты считаешь таиландскую и китайскую кухни?
Анаксагор: Отнюдь, мой Сократ!
Сократ: А иберийскую ты вводишь в эту двадцатку?
Анаксагор: Дважды, мой Сократ. И восточную, и западную.
Сократ: Сколько у вас в Москве испанских ресторанов?
Анаксагор: Ни одного, мой Сократ.
Сократ: Аргентинских?
Анаксагор: Ни одного.
Сократ: А мексиканских?
