Левайн нажал кнопку у себя на столе:
— Рона, мое расписание сдвигается на полчаса… Ввиду чрезвычайных обстоятельств. Обзвони тех, кто с одиннадцати. Перед теми, кто явится раньше, — извинись, им придется подождать. — И поднял глаза на Потемкина. — Что вас конкретно интересует?
— Все, что вы знаете о психическом состоянии Джона Линка в период до того, как случилось убийство.
— Джон — человек не слишком адекватный, как вы, наверное, заметили. — Левайн говорил сухо, почти протокольно. — Но сказать так — значит ничего не сказать. В США нужду в той или иной психологической помощи испытывает процентов восемьдесят населения… Может быть, девяносто. И в этом смысле наша миссия — психиатров, психологов — получает значение, какого в других странах и условиях не имела бы и не могла иметь. И ответственность на каждом из нас очень большая. К сожалению, масса людей видит наши гонорары и не задумывается о том, какой груз несет психиатр сегодня. Ладно, это — преамбула. Как психиатр‑специалист, я Джона не вел. Потому это заметки грамотного наблюдателя, не более.
— У него был постоянный психиатр?
— Был. Доктор Зигфрид Зоммер. Человек достаточно популярный, с широким кругом знакомств. И с большим выбором предлагаемых услуг.
Потемкин взглянул профессору прямо в глаза:
— И вы доктору Зоммеру не доверяете.
Левайн не отвел взгляда:
— Да. Не доверяю. И не потому, что он успешен. В нашей среде, знаете ли, понятие профессиональной ревности очень даже существенно. Но если обо мне — мне противны его методы. Я их не приемлю. И это наше с Зоммером противоречие относится к категории непреодолимых.
— Что за методы?
— Вы знаете по работе, должны знать, что возможности психиатров высокого уровня сейчас очень расширились. Речь идет ни больше ни меньше как о манипулировании сознанием человека. В самом прямом практическом смысле.
— Вы могли бы пояснить?
— Есть методики так называемого вживления памяти. Это не фантастика, это реальность. Человеку можно внушить, что он делал то, чего он на самом деле никогда не делал. И этот человек проснется, совершенно убежденный в истинности этой «новой реальности».
Потемкин молчал, нахмурившись.
— Разумеется, все это придумали с благими целями, — продолжал Левайн. — Как всегда в истории человечества. Возьмите хоть порох, хоть энергию атома… Сейчас то же самое будет, очевидно, с нанотехнологиями.
Короче, я эти методики использовал, может, раза два‑три, когда другой возможности помочь больному не оставалось. Но есть люди, которые этим пользуются широко и свободно. Возможные страшные последствия их не очень волнуют. Зоммер, думаю, из их числа.
— А общественное мнение? — спросил Потемкин. — А охрана здоровья? А закон?
Левайн посмотрел на него с сожалением:
— Приятно, что вы на вашей работе еще сохранили преданность светлым идеалам. Но разве вы не видите, что делается каждый день в экономике? Как ниоткуда возникают пузыри, которые лопаются, обогащая десятки людей и разоряя миллионы? А фальшивые старт‑апы? А биржевые игры, когда огромные состояния делаются из воздуха, и речь уже идет не о миллионах — о миллиардах…
Доктор Зоммер использует утвержденную методику. Он не делает ничего незаконного. Один раз, года два назад, возник было скандал с человеком, который подал на него в суд за эту процедуру…
— И?..
— И это кончилось ничем. Я был официальным консультантом этого человека. Пока я готовился к процессу, ознакомился со многими дополнительными материалами. И были эти материалы весьма красноречивы, смею вас уверить.
— Но до процесса дело, конечно, не дошло! — усмехнулся Потемкин.
— Конечно, — буркнул Левайн с досадой. — Стороны договорились официально не доводить дело до судебного разбирательства. И на том и расстались.
И, отвечая на незаданный вопрос Потемкина, пояснил:
— Конечно же, мне оплатили все расходы, все счета, котрые я выставил, — все до цента. Как они договорились между собой — я понятия не имею. Но то, что я теперь знаю о докторе Зоммере и ему подобных, у меня никто отнять не может.
Левайн взглянул на часы и поднялся:
— Простите, больше — ни минуты…
— Спасибо за помощь, профессор. — Потемкин направился к выходу и обернулся уже в дверях. — Какие‑то видимые признаки, чисто телесные, остаются при этом «вживлении памяти»?
— Да. Шрамы на затылке или на висках. Два шрама примерно по полдюйма каждый.
* * *
— Господин Потемкин! — Голос в трубке звучал как будто издалека. — Эмилия Стоун, публицист.
— Что так официально, миссис Стоун?
— А мне сказали, что вы, как большинство ваших коллег, журналистов не любите, Алек. Хотя и сами были журналистом…
— Не согласен, Эми. Есть разные журналисты. Вам я, как вы знаете, доверяю.
— Тогда я могу воспользоваться кредитом вашего доверия?
— Если это по делу об удушениях, — сказал Потемкин очень вежливо, — то, боюсь, ничем не смогу вам помочь. Мы все еще на той стадии, когда вопросов значительно больше, чем ответов.
— А если я смогу вам помочь — вы ведь не откажетесь?
По обе стороны трубки наступила тишина. Потемкин быстро оценил ситуацию и решился:
— Нет. Точно не откажусь.
Эмилия Стоун выглядела совсем иначе, чем при первой встрече. Не стремилась шутить или оживить разговор. Не пыталась беседовать на общие темы, как тогда, у бассейна… Олег снова увидел другую Стоун — такой она была, когда говорила о магии картин… В эти минуты Эмилия была не то чтобы красива, а привлекательна той неброской привлекательностью, которая манит, как тень дерева в жаркий день.
Потемкин подумал, что явно недооценил ее, теперь он видел ту Стоун, которая прекрасно знала, что способна располагать к себе, и умело этим пользовалась. Видимо, не зря говорили, что она свой человек в самых разных кругах — от особ здешнего высшего света, которые в демократической Америке очень даже следят за тем, чтобы случайные люди не затесались в их круг. Причем к категории случайных могут относиться и многие богачи, и влиятельные персоны. Им воздают должное, но в определенный круг избранных они не вхожи. Во всяком случае, до тех пор, пока не придет их час.
Эмилия была в этом кругу принята. Но кроме того, она была своей на сборищах здешней богемы, ее ценили деловые люди, с ней считались политики.
Одним словом, Потемкин настроился на то, что, может быть, услышит нечто, к делу прямо не относящееся, но неожиданно полезное — мало ли чего случается?
Они сидели в «Старбаксе» — самом рядовом, демократическом кафе, прямо на людной улице Леттермэн. Пили холодный сладкий кофе — фрапучино. Кафе было битком набито — можно было коснуться рукой соседей сзади и сбоку. Тем не менее никто никому не мешал, и это одиночество среди многих и было то, что отличает здешнюю толпу.
