— Движущая сила маловата, сэр.
— Прошу прощения. Что?
— Вы не можете быстро ехать.
Но именно это меня и устраивало. Мне нравится медленная езда, нравится никуда не спешить, а впитывать обаяние окружающих пейзажей, и дорога из Сан-Джованелло в Леонфорте была словно предназначена для этого. Ландшафт великолепен. Холмы более заостренные, лоскутное одеяло из оливковых рощ и пшеничных полей точно такое же, какое мне уже доводилось видеть, но сами поля не столь обширные, камернее, что ли.
В какой-то момент возник коридор из зарослей эвкалиптов с тонкими стволами зеленоватого цвета и лохматыми верхушками, которые отбрасывали прохладную тень и наполняли воздух ароматом смолы.
Однако красоты вокруг отступали перед необходимостью выжить на дороге, которая изгибалась и извивалась, словно змея, и сворачивала то влево, то вправо, поднимаясь или устремляясь вниз. В интересах собственной безопасности необходимо было противостоять искушению насладиться деталями деревенского пейзажа. Я внимательно следил за тем, чтобы не делать никаких резких движений, когда дорога преподносила очередной сюрприз. А ведь было еще и дорожное покрытие. Разумеется, если таковое вообще существовало.
Мне пришло в голову, что британские власти поступают неправильно, когда за счет налогоплательщиков устанавливают повсюду разные приспособления, вынуждающие водителей сбрасывать скорость: лежачих полицейских, круговые односторонние транспортные развязки, светофоры и прочие атрибуты современного бюрократического государства. Лучше бы они взяли пример с Сицилии: положиться исключительно на природный рельеф. На средиземноморском острове именно природа считает дороги «своей епархией» и хозяйничает на них, как ей вздумается: она уничтожает их, превращает в нагромождения валунов, земля под которыми выглядит так, будто кто-то выгрыз из нее большие куски, или так сжимает щебеночное покрытие, пропитанное битумом, что оно превращается в волнистую, тряскую поверхность. Для описания этих неприятностей существовал целый особый лексикон дорожных знаков: «Обры», «Опасный участок дорога», «Дорога в аварийном состоянии». «Разрушенная дорога» и самый безнадежный — «Проезда нет».
Путь в Леонфорте представлял собой сочетание всех этих вариантов, причем каждый встречался не раз. Сделав с присущей мне осторожностью очередной поворот, я мог увидеть, что дороги больше не существует: вместо нее был участок земли протяженностью метров сто, покрытый галькой. Или ощущалась внезапная, практически невидимая разница в высоте дорожного покрытия и начиналась тряска. Или появлялись тщательно замаскированные мини-канавы. Затем выбоины. Либо груды камней. Или что-то еще, вызывавшее учащенное сердцебиение и требовавшее повышенного внимания.
* * *
В Леонфорте улицы вымощены булыжником и езда по ним вызывает головокружение: даже для острова, города которого устремлены ввысь, они слишком круто взмывают вверх и столь же резко сбегают вниз. В поисках офиса Сальваторе Манны я прыгал по таким горкам, взвинченный до предела, со сжатыми и побелевшими скулами и сухожилиями, натянутыми как ванты яхты, участвующей в гонке на Кубок Америки. То, что я нашел его, было скорее просто удачей, нежели следствием правильных действий.
Синьор Манна сидел за своим столом, окруженный морем бумаг, папок, брошюр, компьютерных дисков и прочих обязательных атрибутах современного менеджмента. Это был серьезного вида лысеющий мужчина с остатками седеющих волос на висках. Он был представителем Министерства сельского хозяйства. Его работа заключалась в том, чтобы поддерживать местных фермеров, и он жал решительно все о том, что растет, где растет, как и почему. Он относился ко всем аспектам прошлого и настоящего сицилийского сельского хозяйства гораздо эмоциональнее, чем принято в среде бюрократов и технократов, и делал свою работу в веселом расположении духа и без лишних формальностей.
— На самом деле сельское хозяйство Сицилии находится в кризисе, — посетовал он. — Отпускные цены очень низкие, а затраты на производство слишком высоки. Многие фермы чересчур малы, чтобы быть экономичными. Дешевле выращивать продукцию в Северной Африке, чем здесь.
Как и Паскуале Торнаторе в Кальтаниссегте, он боялся, что Сицилия теряет связь со своим прошлым, а следовательно, скоро забудет многие продукты, которые создали ее своеобразие, утратив исторические корни.
— Наши дети растут, ничего не зная про нашу кухню, — настаивал синьор Манна. — Они — поколение эпохи гамбургеров.
В этот момент мне подумалось: как бы он оценил британских детей, с жадностью поедающих сухарики и чипсы?
Желая проиллюстрировать свою точку зрения, Сальваторе вытащил мешок сухих конских бобов. Это быт, по его словам, знаменитые большие бобы «Леонфорте», уникальный сорт. Их особенность заключалась прежде всего в размере, они были раза в два крупнее тех конских бобов, которые мне доводилось видеть прежде. В высушенном состоянии они походили на грязноватые, серо-зеленые щиты для гномов.
— Это плод генетических экспериментов, — продолжал Манна. — аналогичных тем, которые проводил Мендель, и местного микроклимата. В каждом стручке этого сорта содержится не более двух гигантских зерен, тогда как в стручке обычных конских бобов — их четыре или пять. Их выращивали здесь на протяжении сотен лет и называли «мясом бедных», потому что в них двадцать семь процентов белка. Вплоть до Второй мировой войны люди ели эти бобы как минимум раз или два раза в месяц. Но современные сельскохозяйственные технологии и отношение бывших фермеров вытеснили их с полей, несмотря на питательную и гастрономическую ценность бобов.
Как объяснял Манна, проблема заключается в том, что люди считают такие продукты пищей бедняков. И хотят показать, что теперь они больше не бедны, едят мясо, чтобы все видели, что оно им по карману.
Никто не хочет, чтобы ему напоминали о прошлом, полном собственной неполноценности, лишений и ограничений. Большие бобы из Леонфорте символизируют ту жизнь, от которой удалось убежать новым, смотрящим в будущее, мобильным сицилийцам, и поэтому их дети растут, ничего не зная о прошлом своей национальной кухни.
— Сейчас такие бобы выращивают всего тридцать-сорок человек. Эта культура находится под угрозой вымирания. Вот настоящая трагедия! Если такое произойдет, мы потеряем не только один из элементов нашего биологического разнообразия и очень вкусную, полезную еду, но и часть собственной истории. Возьмите с собой немного и попробуйте. Они motto saporite (очень вкусные).
Его волнует не только судьба бобов. Есть еще и поздние персики «Лешпгарте», которые закутывают для защиты от холода, чтобы их можно было снимать в сентябре или даже в октябре. В дополнение к мешку с конскими бобами Сальваторе Манна заставил меня взять горшочек джема из этих персиков и маленький мешочек черной чечевицы «Леонпорте», которая, если я правильно понял его, еще большая редкость, чем зубы у курицы. Во всем мире не более одного килограмма чертой чечевицы. Я чувствовал себя так, как должен был почувствовать себя человек, получивший последнее яйцо дронта с наставлением, каким образом его следует высиживать.
