Опускаю лямки на мох у журчащей воды, словно хороню ручных змеек. Вздыхаю.
– Вещи жалко.
Борис впервые усмехнулся.
– Чудик. От Тьмы жопу спас, а ему вещи… Знаешь хоть, сколько народу во Тьме сгинуло, сколько городов исчезло в один миг? От нее бегут даже монстры. Даже во время охоты, когда добыча в лапах, бросают и линяют на хрен! Голод пережить можно, а Тьму… И мы бы не пережили. Повезло, что убегали не одни. Если бы не тот смышонок… Такая пруха бывает реже, чем в лотерее.
Борис откинул голову на стену, веки опустились, лапа хлопает по карману. Зашуршала пачка сигарет, блеснула зажигалка.
– А что такое Тьма? – спросила Катя.
– Самое жуткое, что случается в Руинах. От тварей можно укрыться за стенами городов, а Тьме плевать. Когда приходит, жителям ничего не остается, кроме как сгребать вещи и прочь из города, как крысам с тонущего судна.
– А что она по сути? – спросил я. – Почему приходит? И когда, где?
– Ну, когда и где… – Борис сделал затяжку, прокашлялся, о камень разбился плевок. – Полагаю, додумать можешь.
– Рандомно?
Борис пожал плечами, улыбнулся.
– Руины, однако.
Я хмыкнул.
– Ну да.
Аргумент железобетонный ко всему: Руины. И хоть тресни…
– Что за дрянь эта Тьма, не знаю, – говорит Борис, – теорий, как всегда, куча, знаю только, что неравномерна. У нее есть сердцевина, которая генерится рандомно. А от сердцевины расползается. Как далеко и быстро – зависит от мощности сердцевины.
– А тот компас…
– Указывает, где сердцевина. Есть совсем мелкие, с маковое зернышко, скушают кусок коридора да исчезнут, а есть такие, что выжирают целые лабиринты, пласты этажей, даже убегать бесполезно.
– Серьезно? Что-то не видел таких пустот…
– И не увидишь. Тьма не отъедает, а… делает так, что куска Руин словно не было с самого начала. Края исчезнувшей зоны как бы стягиваются к одной точке.
– В смысле? Если Тьма сожрет лабиринт между двумя городами, города станут ближе?
– Во-во.
Наших сил хватило, чтобы слегка обмыться в ручье и чуток пожевать, а затем побрели в поисках безопасного ночлега. Хотя в Руинах безопасность – термин устаревший. От одного гада убежишь – сцапает другой. Высоколевельные руинцы, как объяснил Борис, ищут логово сильного монстра, которого сторонится мелюзга, и устраиваются в нем так, чтобы хозяин не мог до них добраться. В итоге за бортом остаются и босс, и мелочь.
Мы пришли к болоту, Борис назвал его серной. Каша простирается на весь широкий коридор, как река. Неприятные воспоминания свежи, не хочу ночевать у подобной клоаки. Серая блестящая гуща в этот раз не маскируется под плиты, на ней лопаются пузыри, танцуют грязевые щупальца.
– Сытая, – пояснил Борис. – Переваривает.
– Надеюсь, улизнем до того, как она закончит, – бурчит Катя. – Успеть бы выспаться.
– Так чего ждем? Лезем.
И мы полезли на стену, богатую уступами и выступами, страшно улыбаются трещины, торчат когтистые, как лапы гигантских ястребов, ветки, их корни расползлись по рельефу, похожи на дохлых, высушенных осьминогов. Стены высокие, мы забрались туда, куда щупальца грязи не дотягиваются. У середины болота в стене выемка размером со шкаф. Туда мы с Катей и влезли.
– Подальше еще одна ниша, там и заночую, – сказал Борис. – А вы, главное, не свалитесь. И ноги не высовывайте, а то мало ли… Утром вернусь.
– Утром?
– Ну, образно. Как проснусь, в общем.
И Борис исчез. Слышно, как сыплются камешки из-под его сапог, шорох и треск все тише, мы с Катей начинаем обживать каменную келью.
Тесно даже для одного, не разогнуться, тремся друг о друга, ищем удобную позу, держимся, чтобы не выпасть прямиком в объятия щупалец. К счастью, плиты в глубине сидят непрочно, цемент разрыхлился, выталкиваем одну за другой в болото, фонтаны серых клейких кометок, болото закипело, тянет щупы выше прежнего, мы испугались, но у самого края убежища серые черви начинают оседать.
Мы выдохнули.
Оставшиеся плиты раскладываем шеренгой по берегу, спасут от случайного падения, когда уснем.
Фляжка, что оставил Борис, нас напоила, стало чуть свободнее, нашли-таки оптимальную позу. Мои лопатки уперлась в торцевую стену, колени подогнуты, торчат вверх, носки уткнулись в свежую ограду на краю. Катя на мне, глаза в глаза, мой пояс меж ее бедер, налегла на меня, плечо согрето теплом ее шеи, мы расслабились. Обувь спит отдельно от нас, по углам.
Тепло. Наверное, из-за болотных испарений, те взвиваются изящным туманом, растекаются по потолку слоем пушистых тучек, над бордюрчиком колышутся щупальца, слышу, бурлят пузыри, и это хоть и говорит, что кто-то на дне болота переваривается, все же наполняет мрачное место каплей уюта. На безрыбье, как говорится…
И тут я ощутил в теле перемены. Знакомые. И вообще-то приятные, но сейчас не уместные. До второго мозга дошло, что он греется прямо под юбкой Кати. И под юбкой нет трусиков. А еще этот гад намекает, хотя нет, уже заявляет прямо, что мне в грудь вжимается пара мягких теплых упругих…
Так, стоп! Дыши ровнее. Надо помедитировать, выйти в астрал, обрести этот самый, как его… баян. То есть, гармонь. То есть, гармонию. Души, тела и третьего глаза…
Сердце бьется как зверь в клетке, чем больше пытаюсь не думать о том, о чем хочется, тем сильнее под молнией шевелится и зудит.
Катя от моего плеча отстранилась, ее корпус чуть выше моего, она внимательно смотрит сверху в глаза, мое сердце под ее ладонью, пальчики вздрагивают от его бумов.
Я изобразил улыбку, хотя вышло, наверное, не очень, губы сжались туго, злюсь на себя, сдерживаю гормональную бурю, но взгляд на уровне Катиной груди, шубка расстегнута, просвет дышит теплом, в сумраке в черных кружевных чашах матово блестят округлости.
Мой кулак стиснул первый попавшийся камень, тот хрустнул.
Катя подалась навстречу, и мой нос, как метеорит, стал жертвой непреодолимой гравитации двух горячих планет.
Чувства и мысли сплавились в раскаленный слиток, помню лишь солоноватый привкус сосков, помню, как ее пальцы помогали расстегивать ремень и молнию, помню дикий пульс силы, что подбрасывала вверх как цилиндр в поршне двигателя.
Сознание от сладости взорвалось, пятка выбила из ограды плиту, та полетела в болото, Катя впилась зубами в кожу моей жилетки.
Когда уснула, а я еще засыпал, сквозь туман вьющихся паров проступили черточки знакомого зверька. Далеко, на ветке противоположной стены, сидит смышь… Нет, не она. Он.
Смыш.
Тот самый, которого я спас из-под завала. Крупный как откормленная крыса. Смотрит сквозь вьюны пара на меня.
