В один из поздних вечеров мать, редко болевшая или переносившая всё на ногах, пришла с работы сама не своя: её трясло от озноба, бледные черты лица заострились, постоянно держалась за живот из-за тянущих болей – выпив аспирину, пыталась отлежаться с грелкой, но к ночи сдала совсем, начала бредить, не узнавая никого! Вызванная растерявшимся Крысятниковым тётя Зоя, только глянув, сразу же побежала за скорой, что срочно подхватила крайне тяжёлую больную на носилки и под сирену с мигалками помчала её в больницу экстренной медицинской помощи.
Обалдевший от всего Егор просидел на своей раскладушке почти до утра – ещё не до конца поняв случившееся, защемившим в груди вдруг сердечком ощутил, что произошло нечто ужасное, что он может, не дай Бог, лишиться самого дорогого в этой жизни…
Отчим был раздражён, потерян, всем своим видом подтверждая догадки мальчика. Одна лишь Марфа спала безмятежным сном ничего не ведающего ребёнка – её через день отец Филипп Иваныч сплавил, от греха и боли подальше, в район к родной сестре. Пасынок пусть обихаживает себя сам – чай, не медаль на шее…
В эти тревожные дни отчим всё больше пропадал на работе, в перерывах иногда бегал в больницу, где в реанимационном отделении после экстренно проведённой полостной операции по поводу распавшейся опухоли поджелудочной железы с массивным кровотечением и случившейся во время оной клинической смерти находилась Екатерина Ивановна Валькова, ещё молодая женщина, чьи шансы и прогноз на жизнь были весьма и весьма сомнительны ввиду критичности ситуации – как говорят в таких случаях, Бог даст – выживет, а нет – мы сделали всё возможное…
Дома на естественные вопросы пасынка к отчиму о здоровье матери натыкались или на полное неопределённости молчание, или тот начинал нести какую-то околесицу, в которую не поверит даже дитё несмышлёное. Егор Вальков, единственный сын своей единственной матушки, сам стал пробиваться в реанимацию с просьбой допустить его до родного человека, в каком бы состоянии он ни был! С третьей попытки ему удалось попасть на дежурство к одной, сочувствующей человеческому горю, медсестре с таким обнадёживающим именем и родным отчеством, Надежда Ивановна – она, пока врачи были заняты на наркозах в операционной, допустила мальчика в святая святых – реанимационный зал. От увиденного Егорушку пробил одновременно озноб с проливным потом: бледно-серое с ввалившимися чертами лицо матери без привычного румянца на щеках стало неузнаваемым, сознания не было, за неё дышал подключённый аппарат искусственного дыхания, всё тело, кожа да кости, опутано зондами, катетерами… Бедный мальчонка в наброшенном на плечи не по росту халате сел рядом на кровать, взял маму за почти невесомую прозрачную руку и стал шёпотом, еле сдерживая слёзы, разговаривать с ней, успокаивать, обнадёживать, буквально молиться на неё, вдруг вспомнив случайно подслушанный им во дворе разговор тёти Веры и тёти Зои…
Тогда его до глубины души поразили грубо-предательский тон вроде бы близкой подруги матери, не говорила, а будто гвозди вбивала словами в стоявшего за углом несчастного ребёнка, и совсем иной, обнадёживающий настрой пускай опустившейся, но не безразличной к чужой боли женщины!
– Слыхала, Вер, что с Катькой случилось…
– Да, Коля сказал… Муки-то какие сейчас принимает сердешная, не приведи Господь!
– Операцию ещё вчера сделали, но, скорей всего, помрёт – с таким диагнозом не выживают.
– Тьфу на тебя, Зоя! Ты чего каркаешь заранее! А ещё подругой её называешься! Лучше бы вон в церковь сходила, помолилась за здравие, свечку поставила – глядишь, Господь и услышит, отвратит беду… Катюше сейчас так поддержка любая нужна – я за неё сегодня всю ночь молилась…
– Каркай, Вер, не каркай, а от смерти не уйдёшь – она всегда рядом. Егорку жалко… Филька из-за Кати его терпит, а не станет её – сдаст тут же в детдом! Кому он нужен, чужой ребёнок…
Около двух часов просидел сын у постели матери, согревая теплом души и ладошками её руки-ледышки. Надежда Ивановна выполняла по листу дежурные назначения, меняла капельницы и тут же незаметно уходила, стараясь не мешать хрупкому общению двух родных людей. При расставании Егору почудилось, что мамочка как будто немного ожила, начала приоткрывать глаза, шевелить пальцами, да и медсестра отметила чёткую стабильность за всё это время параметров на мониторе следящей аппаратуры. Попросила подойти, раз такое дело, ещё – с врачами обещала всё уладить…
Так совместными усилиями персонала реанимации и сына, приходившего почти каждый день, больная Валькова потихоньку начала возвращаться к жизни! Через неделю её уже отключили за ненадобностью от аппаратуры, а затем, слава Богу, перевели в общее отделение для долечивания. На благодарности спасённой пациентки врачи-реаниматологи по-доброму шутейно отвечали, мол, больше благодари своего сына-экстрасенса, вовремя вмешавшегося в ход лечения, хотя, как знать, в их словах пусть мизерная, но доля истины всё-таки есть, ибо пути ко спасению во многом неисповедимы для нас, грешных…
Что касается смерти, то она, конечно, всегда рядом, как тень соседствует со светом, ночь – с днём. Лик её пугает и страшит, но и на неё есть божья управа и воля к жизни, против чего она устоять порой не в силах – и случаются, так называемые, чудеса, возвращения с того света… Два маленьких человечка на этой земле, Егор и его мама, являют собой яркий пример веры в лучшее, а рядом с такими людьми обретают веру и другие…
Возвращение с того света выздоровевшей Екатерины домой было встречено соседями ликованием! Как в старые добрые времена, решили это дело отметить – Тарасовы, памятуя, кому они обязаны чудесным возвращением экспроприированного у них богатства с мобильной роскошью на колёсах, предложили собраться у себя, в самой просторной во дворе квартире – чай, не май-месяц на улице, в тепле и уюте оно как-то сподручнее будет!
За лихо накрытым щедрым столом да под Аникеевский первачок праздник жизни не заставил себя долго ждать – веселились, гуляли от души! Тётя Зоя тостовала чаще всех, убеждая честной люд, как же она с самого начала во всё это «верила», ни на секунду «не сомневалась» в победе над смертью, при этом краснея, помимо своей воли, всё больше и больше – в итоге, наклюкалась до непотребного состояния и уснула на тарелке с салатом. Супруг Иван отнёс на плече уж очень обрадовавшуюся до бесчувствия супружницу домой, где уложил прямо в одежде спать.
А утром праздник, громом среди ясного неба, сменился скорбью: тётя Зоя, так и не придя в себя, во сне скончалась – вот такая смерть оказалась рядом: одна, имевшая 99,9 % шансов умереть, выжила, другая, ничем не болевшая, намерившая себе жизни на два века, вдохнула и не выдохнула, отошла так быстро, что никто с утреннего похмелья сразу и не поверил!..
На поминках Егор по секрету признался тёте Вере в случайно подслушанном им разговоре, на что та присоветовала не судить людей шибко уж строго: «Может быть, им самим от этого стыдно, вот и места не находят, мельтешат – больше внимания обращай на себя; а жизни и смерти бояться не надо – просто живи по душе или, чтоб вам, мирянам, было понятнее, по совести и тогда проживёшь столько, сколько Господь тебе определил по трудам твоим…
