— Пора идти.
— Что я скажу ему? — спросил мистер Лион. — Как я могу задать подобный вопрос, не оскорбив его? Ужасно обвинять честного человека в преступлении, которого он не совершал.
— Если хотите, я сам поговорю с ним.
— Нет, это должен сделать я. Надеюсь только, что Праведный Судья поможет мне найти верные слова для этого тяжкого разговора.
Поскольку хозяин дал им ясные указания, а еврейский квартал Манчестера был невелик, то всего через несколько минут они очутились в маленьком заведении мистера Джейкоба Оппенгейма, торговца часами. Мистер Оппенгейм, стоявший за прилавком, не мог скрыть удивления при виде бывшего хозяина.
— Мистер Лион, что привело вас в Манчестер? — спросил он.
Мистер Лион, по-прежнему не зная, как приступить к разговору, начал с вопроса:
— Вы ведь знакомы с мистером Меламедом, Джейкоб?
— Да, конечно, — мистер Оппенгейм слегка поклонился, приветствуя мистера Меламеда.
Оба посетителя молчали, поэтому заговорил мистер Оппенгейм:
— Надеюсь, ничего не случилось.
— Я разорен, Джейкоб! — вырвалось у мистера Лиона. — Я потерял все на Фондовой бирже.
— Что?
— У меня оставалась только тысяча гиней, я хранил деньги в лавке, теперь пропали и они. Кто-то украл их. У меня нет ни пенни, и Ханна хочет расторгнуть помолвку с мистером Голдсмитом, и…
Мистер Лион побледнел и начал задыхаться. Он качнулся вперед, и мистер Меламед схватил его за руку.
— У вас найдется место, чтобы усадить мистера Лиона?
Хозяин лавки проводил их в заднюю комнату, где стояли стол и стул, и принес мистеру Лиону стакан вина. Пока тот приходил в себя, мистер Оппенгейм и мистер Меламед беседовали в торговой комнате.
— Не понимаю. Мистер Лион и впрямь потерял все состояние?
— Боюсь, что так.
— Но зачем расторгать помолвку? Разве община не может помочь?
— По всей видимости, мисс Лион не желает получать вспомоществование от общины.
— Понимаю. Но какое отношение все это имеет ко мне?
— На прошлой неделе кто-то забрался в лавку мистера Лиона и украл шкатулку с тысячей гиней. У нас есть основания полагать, что кражу совершил мужчина и что он работал сообща с мальчиком-посыльным из лавки.
— С Саймоном?
— Мистер Оппенгейм, вы были в Лондоне в тот вечер, когда это произошло.
Джейкоб Оппенгейм в изумлении уставился на мистера Меламеда:
— Вы хотите сказать, что подозреваете меня в воровстве?
— Я собираю сведения обо всех, кто может быть причастен к делу.
Несколько минут мистер Оппенгейм провел в молчании. Мистер Меламед пытался разгадать, что скрывает его взгляд, но так и не смог определить, был то гнев, чувство вины или нечто иное.
— Раз мистер Лион потерял все состояние — даже если тысяча гиней будет возвращена, как она поможет ему?
Вопрос прозвучал странно; по мнению мистера Меламеда, он едва ли был уместен, ведь речь шла о том, чтобы вернуть деньги их законному владельцу. Однако он решил ответить, хотя бы ради того, чтобы лучше понимать ход мыслей собеседника:
— Тысяча гиней позволит семье Лионов прожить целый год, не нуждаясь в помощи общины. Если они будут экономить, то смогут даже оплатить свадьбу и небольшую часть приданого мисс Лион. Неизвестно, согласятся ли Голдсмиты играть свадьбу на таких условиях. Но даже если помолвка будет расторгнута, Лионы хотя бы не останутся в нищете. Полагаю, это немаловажно — по крайней мере, для мисс Лион.
Мистер Оппенгейм вновь погрузился в молчание. Мистер Меламед видел, что в молодом человеке происходит некая борьба, но не мог понять ее природу.
— Саймон невиновен, — заговорил наконец мистер Оппенгейм. — Вы должны пообещать мне, что не тронете мальчика и не станете больше расспрашивать его об этом деле. Иначе я не буду помогать вам.
— Даю вам слово.
Последовала еще одна пауза, после чего мистер Оппенгейм произнес:
— Деньги взял я.
Мистер Меламед молчал — главным образом потому, что не знал, что сказать. Вероятно, следовало бы праздновать победу, ведь вор был разоблачен. Но если то и была победа, то радости она не принесла.
— Прошу вас не доискиваться причин, толкнувших меня на это: они не имеют никакого значения, — продолжал мистер Оппенгейм. — Поговорим лучше о том, как вернуть деньги мистеру Лиону. Сейчас у меня при себе двести фунтов. Думаю, к вечеру я достану еще триста. Если вы можете ссудить меня недостающими пятьюстами фунтами, я приложу все усилия, чтобы вернуть их вам в течение трех лет.
— Вы вложили деньги в какое-то предприятие? Поэтому не можете вернуть их?
— Простите, но это все, что в моих силах, и больше я ничего не могу сказать.
— Хорошо. Я подготовлю договор займа к тому времени, — как вы придете с деньгами на наш постоялый двор.
— И… мистер Меламед, я знаю, не мне сейчас предъявлять требования, но прошу вас об одном: не рассказывайте мистеру Лиону ничего, пока не уедете из Манчестера.
— О чем, Джейкоб? О чем он не должен мне рассказывать?
Собеседники обернулись к дверному проему, где стоял мистер Лион.
— Вам нездоровится, мистер Лион. Думаю, вам лучше вернуться на постоялый двор вместе с мистером Меламедом.
— Джейкоб, что ты скрываешь от меня?
Молодой человек посмотрел на мистера Меламеда, но тот молчал. Тогда мистер Оппенгейм проговорил:
— Я сожалею, что разочаровал вас, мистер Лион. Вы получите деньги сегодня же вечером. А теперь прошу вас обоих покинуть мою лавку.
Мистер Лион, не отрываясь, смотрел на огонь камина. Его нетронутый ужин стоял на столе.
— Вы, верно, считаете, что я глупец, раз так огорчился? — спросил он мистера Меламеда, который и сам едва прикоснулся к еде.
— Во всяком случае, деньги вернулись к вам. Вы должны быть благодарны и за это.
— Но он был мне как сын! Я делал для него все, что мог. Я хотел, чтобы он добился успеха. Стоило ему лишь попросить — я дал бы ему денег, а не будь у меня денег — взял бы ссуду, как если бы ко мне обратился родной сын. Если он нуждался в деньгах, почему же он просто не попросил меня?
— Не знаю. Но экипаж прибудет через несколько минут, — сказал мистер Меламед, взглянув на часы. — Вам надо поесть, мистер Лион, нас ждет долгий путь.
Тяжелая поездка сказалась на здоровье мистера Лиона. Но силы его подорвала не только утомительная дорога. Предательство мистера Оппенгейма глубоко потрясло его; он решил, что никогда больше не сможет доверять людям.
Его врач, полагавший, что пациент ослаб из-за физического недомогания, велел ему неделю оставаться в постели.
