Конечно, в том, что происходило, виноват был не он один. Немалую роль в этом сыграли ее приступы болезненного волнения и паники, ее обсессивно-компульсивные наклонности, натянутость отношений с его матерью, которую она так и не смогла преодолеть. Но умерщвление их любви было все же больше его заслугой, чем ее. Он воспринимал ее как должное, пользовался их отношениями в своих интересах и, когда было выгодно, забывал о них. И для этого всегда находилась причина: поиск партнеров, достижение финансовой состоятельности, ранний выход в отставку. Все это были временные замены недостающих частей его личности, попытка ответить на вопрос, который не отпускал его с юности: что значит быть мужчиной?
Когда утро наконец пришло и он, открыв глаза, увидел Либана, который смотрел на него, небрежно положив старый АК-47 на колени, Дэниел почувствовал, что его кожа натянулась от высохших слез. Он попытался сбросить с себя путы внутреннего страдания и крепко ухватиться за надежду на скорое спасение, а вместе с ней и за шанс на искупление, но умение отрицать и напускать туман покинуло его. Он без голоса, одними губами произнес слова молитвы: «Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь».
– Капитан, – сказал пират по имени Афиарех, – мои люди голодны. Пора завтракать.
Дэниел сел и посмотрел на сына; тот выглядел так, будто уже давно не спит.
– Я помогу тебе, пап, – тихо произнес Квентин.
Дэниел кивнул, радуясь возможности отвлечься.
– Принеси фруктов.
Он вышел из кокпита и отправился на камбуз. Там достал банку овсяной каши и поставил на плиту кастрюлю. Простые ритмы готовки еды сделали больше для поднятия духа, чем все его ночные умственные изыскания. Квентин принес корзину манго, и они вместе порезали их в миски. Если во всем этом безумстве и была какая-то отдушина, так это чувство такта Афиареха. Он был мерзавцем, как и все они, но, по крайней мере, цивилизованным.
Ели они группами по трое – это Афиарех придумал, чтобы не создавать давку в каюте. Все пираты, кроме Афиареха, который пользовался приборами, брали пищу руками, и все выразили благодарность: некоторые просто кивнули, самый тощий, Дхуубан, сказал «спасибо», Сондари, которому на вид было лет пятнадцать, улыбнулся.
Квентин первый запомнил их имена. Он всегда имел способности к языкам и в многочисленных портах, куда они заходили, собирал разные местные фразы, как сувениры. Но его успехи в произношении сомалийских слов, которые выговаривались со скоростью пулеметной очереди, удивили Дэниела. Он еще вчера за обедом обращался к пиратам по именам, и те смотрели на него с неприкрытым изумлением. Афиареха особенно впечатлил талант Квентина, и он весь вечер учил его сомалийским словам. Квентин впитывал его уроки, как губка, и повторял новые слова так бегло, что Афиарех даже в ладоши хлопал. Только Мас, пират со шрамом на щеке, был недоволен. Он сидел в стороне от всех на трапе под темнеющим небом и покачивал автомат, словно это был его ребенок.
Когда все позавтракали, Афиарех велел своим людям подниматься на палубу, оставив только Либана сторожить Дэниела и Квентина, пока они принимали душ и переодевались. Когда они оделись, пират поманил их за собой.
– Вам нужно подышать воздухом, – сказал он и повел их в кокпит.
Дэниел заморгал на ярком солнце. По морю, гладкому, как вода в ванне, ходили волны не больше метра высотой, ветер не достигал и пяти узлов. На небе виднелись редкие облака, в воздухе стояла вязкая влажность. Почти сразу на лбу Дэниела проступили капли пота, а рубашка-поло прилипла к коже. Он сел рядом с Квентином и стал наблюдать, как Афиарех осматривает горизонт через бинокль. «Он знает, что они идут, – не без злорадства подумал Дэниел. – Единственный вопрос: когда?»
Прошел час, потом два и три. Солнце поднялось высоко в небо, нещадно накаляя воздух. После месяцев, проведенных в море, кожа Дэниела и Квентина загорела, и все равно они не пожалели солнцезащитного крема, чтобы защититься от ультрафиолетовых лучей. Пираты наблюдали за ними с большим интересом и потом, почти с робостью, попросили у них крем, чтобы тоже попробовать намазаться им.
– Они думают, что от этого станут красивыми, как Дэвид Хассельхофф[22], – пояснил Афиарех. – Они смотрели «Спасатели Малибу» по спутниковому каналу.
Примерно в полдень Дэниел спустился вниз и приготовил бутерброды с сыром, которые пираты проглотили так, будто ели их первый раз в жизни. «При такой скорости потребления, – прикинул он, – продуктов хватит дней на пять, как и горючего, – этого достанет, чтобы достичь берега Сомали». Почему-то эта мысль вызвала у него странное чувство облегчения. Чем меньше неожиданностей, тем больше вероятность того, что освобождение пройдет без осложнений.
Приведя себя в порядок, они вернулись в кокпит и увидели кружащуюся над ними в потоках горячего воздуха стаю фрегатов. Гюрей поднял автомат, чтобы выстрелить по ним, но Афиарех закричал на него. Поняв, что спорить бесполезно, Гюрей с мрачной миной пошел на бак. Афиарех сел рядом с Квентином и возбужденной скороговоркой что-то сказал Либану. Либан саркастически покачал головой.
– Что это такое было? – спустя некоторое время спросил Квентин.
Афиарех поколебался, как будто взвешивая цену правдивого ответа. Потом пожал плечами:
– Он не любит черных птиц. Они напоминают ему птиц, которых он видел, когда умер его отец. Я сказал ему, что это морские птицы, а то были сомалийские вороны. Он не верит мне. Он очень суеверный.
Дэниел посмотрел на юного пирата:
– Где ты так научился говорить по-английски?
Афиарех посмотрел на него странным взглядом.
– В школе.
– Наверное, у тебя был хороший учитель, – закинул удочку Дэниел.
Глаза пирата сузились.
– Не такой уж и хороший.
Этот ответ застал Дэниела врасплох. Что-то в Афиарехе было не так. Даже не что-то, а многое. В нем как будто уживались две совершенно противоположные личности: профессиональный корсар, собирающийся торговать их жизнями, и вполне порядочный, воспитанный человек, который разрешает им принимать душ, защищает птиц и заставляет своих подельников-пиратов есть из тарелок и не трогать личные вещи пленников. Дэниел слушал, как Квентин разговаривает с ним на странной смеси английского и сомалийского, пробуя с подачи Афиареха произносить новые слова. Пирату мантия учителя, похоже, пришлась по вкусу. «Значит, сначала было образование, – подумал Дэниел. – А уж потом криминал. Но почему? Что заставило его сбиться с пути?»
Глядя на море, Дэниел позволил волнам унести свои мысли. Сколько минут он созерцал море, прежде чем увидел корабль, Дэниел не сказал бы, но, когда его глаза заметили судно, все остальное перестало существовать. Он не двигался, не говорил, просто сидел и смотрел, как светлая точка растет, пока не различил надстройку на баке и мачту над ней. Никто из пиратов, похоже, не замечал корабля. Почти все они отдыхали в рубке или загорали на крыше.
