– Боже! Боже! Она там, снаружи! Плавает! Живая!
* * *
Капитан заметил его приближение. Выхватил револьвер и выстрелил в него в упор. Промахнулся. И они схватились.
– Боже! Боже! Я этого не вынесу! Месяцами спать под морем! Выпустите меня из этого проклятого кошмара! Выпустите!
– Прекратите! Шмидт, прекратите! Довольно!
Капитан рухнул от удара. Юноша вырвал у него револьвер, выстрелив в него три раза, затем вскарабкался по лестницам в боевую рубку и принялся крутить механизмы.
Алита предупредила остальных.
– Будьте наготове! Один вылезает! Он вылезает! Открывает внутренний люк!
Тут же раздался взволнованный, встревоженный голос Хайнса:
– К черту внутренний люк! Нам нужен внешний!
– Боже праведный, выпусти меня! Я не могу здесь больше оставаться!
– Держи его!
Экипаж переполошился. Отворился внутренний люк. На трех германских физиономиях запечатлелся разъедающий желудки панический ужас. Они хватали инструменты и швыряли ими по ногам Шмидта, ускользающего вверх по ступенькам!
В освещенных солнцем глубинах голос Конды ударил, словно гонг:
– Все готовы? Если он откроет внешний люк, мы должны его застопорить, чтобы остальные уже не смогли его захлопнуть!
Элен разразилась кинжальным смехом:
– Я готова!
Подлодка сотрясалась от булькающих звуков. Юный Шмидт плакал и что-то лепетал. Алита его не видела. Остальные же немцы пуляли из пистолетов вверх, внутрь боевой рубки, где он исчез, но – безрезультатно! С криками они полезли следом за ним.
Их раздавил хлынувший внутрь поток воды!
– Люк открыт! – торжествовала Элен. – Открыт! Внешний люк свободен!
– Не давай им его захлопнуть! – взревел Конда.
Белые тела рванулись мимо него, отбрасывая на солнце зеленые блики. Мысли помрачнели, словно от поднятой со дна мути.
В машинном отделении экипаж боролся с хлюпающим и плещущим кошмаром хлеставшей воды. Трясло, клокотало и болтало, словно в недрах гигантской стиральной машины. Двоим или троим удалось вскарабкаться к внутреннему шлюзу и ударить по запорному механизму.
– Я внутри! – голос Элен дрожал от возбуждения. – Я его схватила… этого немецкого юношу! Ах, это ни на что не похожая любовь!
Немец издал истошный мысленный вопль, после чего наступила тишина. Через мгновение появились его болтающиеся ноги – наполовину снаружи, наполовину внутри шлюза, когда люк начали задраивать! Но теперь люк не запирался. Отчаянно дергая вниз, экипаж пытался высвободить его из шлюза, но Элен зловеще хохотала, приговаривая:
– Э, нет! Я держу его. И буду удерживать здесь, где от него больше всего пользы! Он мой! Мой, и точка! Вам его не заполучить!
Вода низвергалась и громыхала! Немцы барахтались и бултыхались. Безжизненные ноги-руки Шмидта дико дергались в неумолимом потоке. Каким-то образом его тело высвободилось. Шлюз распахнулся, и он упал ничком в поднимающиеся воды.
С ним вместе упало еще нечто – белое, стремительное, нагое. Элен.
* * *
Алита наблюдала за происходящим с заторможенным чувством, которое слишком утомило ее, чтобы называться ужасом.
Она смотрела до тех пор, пока не осталось три немца, плававших вокруг, держащих головы над водой, истошно призывая Бога на помощь. А Элен незримо двигалась среди них, быстро перебирая руками. Ее белые руки взметнулись вверх, схватили одного офицера за плечи и потянули под воду.
– Это совсем другая любовь! Займись со мной любовью! Займись! Что, тебе не нравятся мои ледяные губы?
Алита, содрогаясь, поплыла прочь от этого неистовства, воплей и смертоубийства. Подлодка погибала, сотрясаясь всей своей первобытной тушей в стальной агонии. Через мгновение она захлебнется, и дело будет сделано. Снова на дно опустится безмолвие, и солнечный свет упадет на мертвецов, на притихшую лодку, и еще одна атака увенчается успехом.
Рыдая, Алита двигалась в зеленой тиши навстречу солнцу, и чем ближе она приближалась к поверхности, тем теплее становилась вода. Вечерело. В Форест-Хиллз сейчас на кортах играли в теннис, потягивали прохладные коктейли, обсуждали поход в «Индиго-клуб» на танцы. В Форест-Хиллз обсуждали, в чем отправиться на танцы вечером, на какое представление сходить. О, все это осталось позади, в разумной жизни, до того, как торпеды разнесли корпус «Атлантика» и отправили его на дно.
Ричард, где ты теперь? Может, появишься здесь через несколько минут, Ричард, вместе с конвоем? Будешь ли ты вспоминать о нас и о том дне, когда мы поцеловались на прощание в Нью-Йоркской гавани, когда я отплывала на медсестринскую службу в Лондон? Помнишь, как мы целовались и крепко обнимались, и как ты больше меня не увидел?
Я видела тебя, Ричард. Три недели назад. Но я не хотела бы видеть тебя таким – бледным и отсыревшим насквозь, неживым. Я хочу оградить тебя от всего этого, любимый. И я это сделаю. Поэтому я все еще двигаюсь, наверное. Ибо знаю, я могу помочь тебе остаться в живых. Мы только что расправились с подлодкой, Ричард. Она уже не сможет причинить тебе зла. И ты сможешь отправиться в Британию и заниматься тем, чем мы собирались заниматься вместе.
В воде возникло еле ощутимое движение, и пожилая женщина оказалась рядом с ней.
Белые плечи Алиты содрогнулись.
– Это… это было ужасно.
Пожилая женщина взглянула на плененное водой солнце.
– Такая погибель всегда ужасна. Всегда была и будет, покуда человек воюет. Нам пришлось это сделать. Мы не убивали, мы спасали жизни, сотни жизней.
Алита закрыла глаза и открыла снова.
– Я всё думаю о нас. Почему лишь ты да я и Конда с Элен и остальными пережили крушение? Почему никто из сотен других людей не присоединился к нам? Кто мы теперь?
Пожилая женщина медленно двигала ступнями, вызывая рябь на воде.
– Мы – Стражи. Так нас надо называть. Когда «Атлантик» затонул, он унес на дно тысячу человек, и лишь двадцать выбрались из него, полумертвыми, потому что нам есть кого охранять. У тебя в конвоях плавает возлюбленный, у меня в военном флоте служат четверо сыновей. У Конды тоже есть сыновья. А у Элен… любимый человек утонул вместе с «Атлантиком», но так и не выбрался полуживым, как мы, поэтому она мстит, ею движет великое возмездие. Ее не убьешь.
– У каждого из нас в океанских караванах плавают дорогие сердцу люди. Мы не одни. Может, тысячи таких, как мы, отсюда и до самой Англии не могут и не станут успокаиваться, а разделывают швы немецких транспортов, затемняют нацистские перископы, внушают ужас экипажам, топят при всяком возможном случае канонерки.
И мы такие же. Наша преданность нашим мужьям, сыновьям, дочерям и отцам заставляет нас двигаться, не становиться кормом для рыб, а быть Стражами Конвоев, позволяет плавать быстрее любого человека при жизни, так же стремительно, как всякая рыба. Мы – это невидимая стража, про которую никто не узнает, которой не воздадут должное. Жажда действия оказалась такой жгучей, что не позволила смерти вывести нас из строя…
