Сам не знаю, как я успел. Чуть не кубарем скатившись с обрыва и едва не свалившись в воду, успел подхватить ее под руки за секунду до того, как, обдав нас брызгами, в каком-то футе от наших ног прокатился грязно-бурый вал.
— Я боялась, что не смогу… — Она прижалась ко мне всем телом, и лишь тут я понял, насколько она обессилена. — Боялась не успеть…
Вокруг нас ревел ураган, но — сам не знаю как — я слышал каждое ее слово. Или догадывался по движениям губ?
— Дай мне посмотреть на тебя… — Она чуть отстранилась, обхватила ладонями мое лицо, и глаза ее, казалось, заглянули в мою душу. — Я спешила, родной, но все равно это было так долго…
— Потом, Дженни, — нетерпеливо перебил я. — Мы все скажем друг другу потом, а сейчас — скорей наверх! — Я потянул ее за собой, помогая взбираться, но она вскрикнула от боли.
— Нога… наверно, вывих… когда падала…
— Тогда держись за меня крепче! — Я поднял ее — и тут же понял, что не смогу сделать и шага. Нет, она не была тяжелой, но по крутому, скользкому после дождя откосу и против такого ветра — нечего было и думать. Но Арне, что же он медлит?! Я вскинул голову и увидел: там, на обрыве, пусто. Господи, да как я мог забыть — он же зачем-то отлучился в дом за несколько секунд до того, как я заметил Дженни…
— Арне! — что есть мочи крикнул я, но ураган с легкостью заглушил мой крик, словно это был слабый шепот. — Дженни, ради Бога, — взмолился я, — постарайся преодолеть себя! Надо подняться хоть на пару ярдов — иначе ты же видишь…
Я опустил ее, и она, сжав зубы, попыталась двинуться — но с тем же успехом. Как я ни пытался помочь ей — ничего не получалось.
— Видишь, какая тебе досталась рохля… — Она попыталась улыбнуться, но на глаза навернулись слезы. — Я не смогу, родной… Поднимайся сам и позови кого-нибудь. Я подожду.
«Подожду» — а раскисшая глина уже уходила из-под ног, и вода заливалась в ее туфли…
Я гладил мокрые от слез щеки и уговаривал ее, как малого ребенка, попытаться еще раз. Уговаривал, а сам уже знал: надежды нет. Надежда могла появиться только наверху, у дома — но там по-прежнему было пусто.
— Арне! — снова крикнул я. И у меня перехватило дыхание: я увидел Волну.
На этот раз она катила с другой стороны — из залива, огромная, как стена. Неотвратимо надвигалась с каким-то странным сосущим звуком, будто хотела всосать все живое, что еще оставалось. И по лицу Дженни я понял: ей тоже все ясно.
— Обними меня крепче, — прошептала она и закрыла глаза. — Еще крепче… теперь мы уже не расстанемся…
Я целовал ее губы и говорил, что Арне уже увидел нас, я уже слышу, как он спускается, вот сейчас он подхватит ее своими большими, добрыми ручищами, он с одной стороны, а я с другой, — и мы успеем ускользнуть. А она, не открывая глаз, все повторяла:
—…уже не расстанемся. Теперь уже никогда…
И в самый последний миг, когда я уже кожей чувствовал нависший над нами водяной холм, она, прижавшись к моей щеке, успела шепнуть слово, которого никто из нас еще ни разу не произнес:
— Люблю…
И волна рухнула на нас всей своей ледяной тяжестью. Захлебываясь, теряя сознание, я пытался удержать ее, но слепая свирепая сила вырвала ее из моих рук — и это было последнее, что я помню…
Арне нашел меня, застрявшего в ветвях поваленной сосны, что лежала на берегу, полузатопленная водой, в нескольких десятках ярдов восточней нашего дома. Уж не знаю, как удалось ему наперекор урагану втащить меня, еле живого, на такую кручу. Дома он уложил меня в постель, заставил выпить чуть не целую пинту виски и просидел возле меня всю ночь до утра. Отойти он не мог, потому что я все время порывался встать и бежать к реке. Обо всем этом Арне рассказал мне потом, когда я пришел в себя, сам же я ничегошеньки о той ночи не помню — сплошной черный провал.
Прошла неделя, прежде чем я смог подняться с постели. Но пришлось задержаться в Труро еще на пару дней — пока по восстановленной дороге не пошли первые поезда. Я молча слонялся по дому, стараясь не думать о том, что произошло, а Арне пытался меня отвлечь, чередуя рассуждения об искусстве с местными новостями. Он рассказывал, что число погибших еще уточняется, но, судя по всему, их не более десятка. В заливе разметало сети, и одно судно выброшено на скалы, в Провинстауне и окрестностях повалено множество деревьев, сорвано несколько крыш, нарушена связь. Но в самом Труро ущерб, причиненный ураганом, оказался меньшим, чем мы поначалу думали. Даже дом Билла Уотингтона уцелел, хотя в нем и побывала вода. И всюду все быстро восстанавливается.
Я вернулся в Нью-Йорк ясным октябрьским днем. Спокойно светило охладевшее осеннее солнце, голубело небо, и небоскребы все так же отчужденно и чуть снисходительно взирали со своих высот на вечную людскую суету.
В галерее меня ждала радостная встреча.
— Мы так тревожились за вас, Эдвин, — пожимая мне руку, говорил Мэтьюс. — Я и мисс Спинни — ей Богу, мы просто места себе не находили, когда услышали, что там у вас стряслось. Но, слава Богу, вы живы и здоровы… — Он растроганно похлопал меня по плечу. — Рад, очень рад за вас, мой мальчик.
Мисс Спинни не произнесла ни слова. Только молча смотрела на меня, и мне показалось, что у нее заплаканные глаза.
— А теперь, Эдвин, главная новость, — покончив со вступлением, торжественно проговорил Мэтьюс. — Сейчас я назову сумму, которая причитается вам за портрет, и, бьюсь об заклад, вы захлопаете в ладоши.
— Не сейчас, — остановил я его. — Как-нибудь в другой раз. — И попрощавшись, ушел.
С Гэсом мы встретились вечером.
— Я подумал, может, ты не видел это, Мак, — неловко переминаясь с ноги на ногу, он протянул мне маленький бумажный квадратик.
Это была вырезка из «Таймс» от 22 сентября.
«С борта «Латании», совершающей рейс из Гавра в Нью-Йорк, по радио сообщили о гибели одной из пассажирок. Это произошло во время разыгравшегося шторма в ста милях восточней плавучего маяка «Нантакет». Мисс Дженни Эплтон, возвращавшаяся в Америку после нескольких лет учебы в Париже, была смыта волной. Водяной вал снес также часть капитанского мостика, в результате чего было ранено трое пассажиров. Пароходная компания разыскивает родственников мисс Эплтон…»
Прочитав, я молча вернул вырезку Гэсу.
— Извини, Мак. — Он виновато взглянул на меня и отвел глаза. — Я думал, может, ты не знаешь.
И я ему ответил, что знаю.
