– Н-да-а… – протянул Саша Карпов, попрощался со всеми за руку, пожелал скорейшего выздоровления и ушел.
Слегин взял телефонную карточку и тоже вышел. В коридоре он позвонил Марье Петровне и попросил принести крещенской воды и двенадцатый том Достоевского.
– После тихого часа? Хорошо, буду ждать… Там окончание «Братьев Карамазовых» и рассказы. Рассказы я не успел прочитать, так уж вышло… Не надо колбасы, не надо. Лучше уж сыра, если на то пошло… Ну, спаси Бог. До встречи.
Павел повесил трубку, повернулся, чтобы идти в палату, и застыл: в двух шагах от него стояла Елена и умоляюще смотрела снизу вверх. Она стояла на коленях.
– Прости меня, Павел, – сказал женщина.
– Бог простит, – ответил мужчина, опускаясь на колени, так что расстояние между собеседниками сократилось до одного шага. – И ты меня прости, Елена.
– За что?!
– До больницы я ни разу не молился о тебе. О бесе-искусителе молился, а о тебе – нет.
«Все женщины в больнице ходят в халатах: медсестры и посетительницы – в белых, а больные – в цветастых, – подумал Павел, глядя на отворот женского халата, шею, новенькую тесемку на шее… – Вот оно! Раба Божия Елена… Вот зачем эта встреча!»
И Павел ясно вспомнил, что тогда креста на ней не было. Был только один крест – его собственный. И был момент, когда цепочка зацепилась за ее грудь, и Паша испугался… Но цепочка выдержала, и юноша закинул крест на спину.
Павел посмотрел в глаза Елены и улыбнулся.
– Ты изменился, – сказала она. – Не хромаешь, глазом не косишь, бороду отпустил.
– И в здравом уме к тому же, – улыбчиво добавил Павел. – Помнишь, Елена, когда Христос изгнал из бесноватого легион бесов, люди увидели того человека одетым и в здравом уме и ужаснулись. Ты не ужасаешься – ты плачешь. Это нормальная реакция.
Женщина плакала, а мужчина неторопливо говорил: он знал, что Господь не допустит, чтобы кто-нибудь помешал разговору.
– Когда ты окрестилась?
– В прошлом году, в сентябре.
– На Воздвижение Креста Господня?
– Да, как ты догадался?
– Царица Елена… – загадочно ответил Слегин.
– Ой, Павел! – воскликнула Елена и рассказала, что после того, как выскочила из троллейбуса, бегала по ночному городу и кричала, пока не охрипла, а потом была больница, пульмонология. Кондукторша вылечилась и почти забыла причину болезни, но на следующее Рождество опять попала в больницу с воспалением легких. С середины декабря женщина взяла отпуск и упорно сидела дома, но всё-таки заболела. Это было год назад.
– Когда я окрестилась, я думала, что в четвертый раз уже не заболею. Теперь я поняла.
– Я думаю, в следующем году всё будет в порядке, – сказал Павел.
Точнее, он знал, что в следующем году всё будет в порядке. Знал он также и содержание рассказа Елены: было достаточно тогдашнего бегства в морозную ночь и нынешней тесемочки от крестика, чтобы размотать трехлетний свиток. Павел не знал одного: есть ли у Елены муж. Рассеянно слушая ее рассказ, Слегин думал: «Может, мне жениться на ней? Если спасусь я, спасется и она. Если спасется она, спасусь и я».
– Ты замужем? – спросил он.
– Да, – ответила она.
«Слава Тебе, Господи, – поблагодарил Павел. – Не дал мне, по грехам моим, тяжелого креста».
– Вы венчались?
– Нет. Но я уговорю его, обвенчаемся.
– Бог в помощь. Я помолюсь, чтобы уговорила.
– Спасибо.
– «Спаси Бог» говорить надо. Учишь вас, учишь…
– Спаси Бог.
– Ну, вот ты и улыбнулась.
– Ты правда простил меня?
– Простил. А ты простила, что я о тебе не молился?
– Простила. Но теперь-то не забывай.
– Не забуду. И ты не забывай обо мне молиться.
– Я – о тебе?
– Именно. Прощай, – сказал Павел и поцеловал женщину в лоб.
Та посмотрела на него слезящимися глазами и, не посмев прикоснуться губами к его лицу, поцеловала в правое плечо.
– Ну, так не пойдет! – запротестовал он, поднимаясь с колен и подавая Елене руку. – Мы теперь брат и сестра.
Они троекратно расцеловались.
– Прощай, Павел.
– Прощай, Елена.
Только Бог был свидетелем их разговора.
Неделя третья
– Опять в этих креслах?! – возмутился Павел и принялся усердно творить молитву.
– Извини! – поспешно проговорил бес, и под человеком оказался деревянный больничный стул. – Не молись пока, пожалуйста. У меня к тебе серьезный разговор.
Сам искуситель униженно утопал в психоаналитическом кресле, расположенном по другую сторону пустого журнального столика.
– Три года назад у тебя тоже был ко мне серьезный разговор, и после него я решил выпрыгнуть из окошка, – напомнил Павел, продолжая мысленно проговаривать коротенькую молитву.
– И выпрыгнул бы, если бы тебя не помиловали, – с отвращением проговорил черт. – Человеческая трусость плюс Божественный произвол – равняется рождественское чудо… Впрочем, сейчас уже поздно об этом. Сейчас я просто хочу, чтобы ты прекратил молиться и выслушал меня. В память о той несправедливости.
– В память о той несправедливости я ежедневно молюсь о тебе. Кстати, выглядишь ты неважно: бледный, пот градом…
– А скоро и вовсе исчезну. Мне очень трудно здесь оставаться. Смилуйся, Павел!
– Хорошо. Аминь. Говори.
Павел почувствовал себя пустынником, зачем-то засыпавшим родник; и хотя ясно было, что родник никуда не делся, что его можно легко отрыть и вновь напиться воды, исподволь думалось о смерти от жажды. Бес ухмыльнулся, и на столике возникла бутылка минералки.
– Чтобы не думалось, – прокомментировал он. – А вообще-то, Павел, внутренне ты поэт. Ума не приложу, отчего ты стихов не пишешь.
– Говори, зачем пришел.
– Пришел я рассказать об одном твоем грехе. Мне этот грех не нужен. Лучше уж я тебя на чем-нибудь другом поймаю.
– Мне даже Ангел-хранитель о моих грехах не рассказывал. А ты-то с какой стати?
– Повторяю для тугоухих: мне этот твой грех не нужен. Ты меня этим твоим грехом уже достал. Надо мной коллеги смеются из-за этого твоего греха.
– То есть молиться о тебе – грех, – заключил Павел.
– Догадлив, однако, – иронично сказал черт. – А раньше догадаться не мог?
– Я и сейчас не уверен, что это грех. Говорят, некий святой молился о падших ангелах. А я же не обо всех – я только о тебе…
– Наговорили на твоего святого. А ты – просто дурак, и моя задача – доказать тебе это.
