Если цель Чепкасова – «рефлекторное движение читателя», прочитавшего его книгу, «в сторону всепрощающего Христа», то это цель миссионерская, а саму книгу следует признать скрытой проповедью. Это и верно, и неверно. Так называемая «идея» произведения, призванная чему-то «научить» читателя, – чаще всего фикция, т.е. все «идеи» возникают в сознании читателей по прочтении, а не следуют из текста напрямую. Вместе с тем, угол зрения, под которым автор показывает окружающий мир, отсев событий окружающего мира, выбор героев – всё это создает некую виртуальную вселенную, или «мир художественного произведения», в который читатель начинает верить. И этот мир, действительно, может повлиять на психику читателя так, как это прогнозировал создатель виртуального мира, т.е. писатель. Многие, полюбившие вселенную Достоевского, стали православными христианами, и я вполне допускаю, что с некоторыми читателями Евгения Чепкасова может произойти то же самое. Но это не значит, что Достоевский или Чепкасов сознательно проповедовали в художественной форме и этой цели подчинили свое творчество. На мой взгляд, они, будучи православными, привнесли в свои произведения свой взгляд на мир, свои духовные интересы, симпатии и антипатии. Писатель, если он правдоподобен и увлекателен, заставляет читателя видеть мир его (писателя) глазами – только и всего. Однако мы опять слегка отвлеклись.
По художественной манере все три произведения различаются. «Кружение» богато описаниями, тропами, символами, обладает неторопливостью изложения при мощной сюжетной напряженности и, в целом, высочайшей плотностью текста, оно зациклено на одном герое и в этом смысле монологично. Атмосфера «Врачебницы» более разрежена, в ней нет монополии главного героя на восприятие всех событий, ведущую роль играет не речь автора, проявляющаяся в описаниях, а речи персонажей, т.е. торжествует диалогичность, а главными художественными приемами становятся антитеза и параллелизм, соотносящие события рассказа и повести, символичность обретает меньшую плотность, время убыстряется. В «Детском саде» происходит синтез первой и второй манер написания, – возможно, это указывает на еще один смысл названия книги: гегелевская триада (тезис, антитезис, синтез), о которой рассуждал бес во «Врачебнице». Например, диалогичность и описательность уравновешиваются, причем явственно проявляются полифоничность и «плавающая точка зрения», когда происходящее описывается с позиции того или иного персонажа, насыщенность тропами гармонично усредняется, время течет с разгоном от медленного до очень быстрого, разгоняясь от части к части, но в последних («выездных») главах каждой части оно симметрично замедляется.
Чтобы проиллюстрировать символичность чепкасовской прозы, приведу небольшой пример: дядя Паша едет в троллейбусе и перебирает в памяти «цветные лоскутки воспоминаний о детстве». Он вспоминает, как однажды какой-то мальчик в детском саду нарисовал свастику, и воспитательница на глазах у других детей разорвала этот рисунок. «Сам Пашенька рисовал хорошо. Особенно ему удавались богатыри: на коне, с мечом-кладенцом или копьем, они кололи драконов в брюхо или рубили им головы. Воспитательница не раз поручала Пашеньке копировать простенькие рисунки из какой-то заветной книжечки, что было очень почетно. Один из них хорошо запомнился: воздушный бой, фашистский самолет, разорванный взрывом надвое, словно он был бумажным, и наш самолет-победитель. Пашенька скопировал всё очень похоже и тщательно закрасил клетчатое небо голубым карандашом, хотя этого и не требовалось. Когда детсадовцев выводили на прогулку, Пашенька часто смотрел в небо каким-то вопрошающим взглядом. Затем его забирала мама». И почему фашистский самолет разорван «словно бумажный», и почему небо «клетчатое», не требующее цвета, и почему взгляд в настоящее небо «вопрошающий», и что это за богатырь на коне, колющий дракона копьем в брюхо, и почему позднее, в кошмаре дяди Паши, с кровати свешивается «некто трехголовый», а падшему юноше хочется «убить гадину» – всё это составляет символический уровень рассказа, и этот уровень нужно уметь видеть, если читатель действительно пытлив.
О сюжетах и героях трех произведений Чепкасова можно говорить долго – не думаю, что в рамках этой рецензии имеет смысл затевать столь длинный разговор. Скажу только, что сюжеты увлекательны и целостны, даже если не брать в расчет подтекста, а герои харáктерны и живописны. «Кружение» и «Врачебница» объединены главным героем (дядей Пашей – Павлом), а в «Детском саде» главные герои другие, поэтому связь между первыми двумя произведениями заметнее, но роман всё-таки не отрывается от них: есть общие герои, перекличка с описанными ранее событиями и, наконец, композиционное единство.
И еще кое-что о троичности. Скорее всего, так получилось случайно, но имя, фамилия и название книги – это не просто три слова, но три стопы амфибрахия. Евгений Чепкасов, «Триада». Стопа амфибрахия, кстати, это единственная симметричная стопа в силлабо-тонической системе стихосложения: безударный – ударный – безударный, весомое тело ударного слога и два крыла по бокам.
Я не сомневаюсь, что книга «Триада» увидит свет, и вот какая мысль пришла мне в голову: если мой тезка и однофамилец сможет участвовать в ее допечатной подготовке, то… Не удивлюсь, совсем не удивлюсь, если в выходных данных книги окажутся столь любимые автором тройки и девятки. Если же я ничего такого не обнаружу, то сильно порадуюсь за автора, который избавился от триадического пунктика и не допустил забавных излишеств.
Однако пора подводить итоги. «Триада», на мой взгляд, – это очень мощная книга, особенно если учесть, что ее автор весьма молод. Надеюсь, что читатели, литературная критика и литературоведение не оставят без внимания эту книгу, и ее чтение, обсуждение и изучение продолжатся. А я, со своей стороны, должен признаться, что писатель Евгений Валерьевич Чепкасов оказался в сфере моих научных интересов – и надеюсь, что надолго.
Москва, 2010
