Обычно мы сидим тут, пока нас не начнут выгонять, а выгонять нас начинают, едва мы тут появляемся. Никто не верит, что мы будем сидеть спокойно, не разбивая посуду и не провоцируя постоянных клиентов. Хотя бы потому, что мы — тоже постоянные клиенты. К тому же нас тут много — постоянных клиентов всех этих баров, столовых, пивных подвалов, буфетов и фастфудов. Я столько лет наблюдаю за клиентами этих заведений, что могу, в случае чего, выступить официальным свидетелем на судебном процессе, где их всех будут обвинять в растлении и пресыщенности. В случае чего именно я могу присягнуть перед всеми святыми и представить бесспорные письменные доказательства того, что на моих глазах на протяжении нескольких лет происходил процесс роста, возмужания и, главное, просветления этих героев, хотя со стороны все это действительно могло напоминать обычную алкогольную оргию. Однако на подобные претензии я всегда могу сказать всем святым: уважаемые радиослушатели, зрители нашего канала, подписчики с опытом! Возможно, частично вы правы, возможно, алкоголизм, точно так же как и просветление, является процессом нелинейным и исполненным непостижимых внутренних движений и динамики. Но даже в этом случае попробуйте представить себе оргию, которая успешно длится пятнадцать лет подряд, набирая размаху, силы и драматизма, попробуйте себе это представить, и если вам это удастся, а вам это не удастся, тогда ваши претензии к постоянным клиентам баров и фастфудов я приму как справедливые. Но поскольку вам это не удастся, то позвольте мне говорить именно о возмужании и просветлении, уважаемые подписчики с опытом. Потому что просветление, даже если оно сопровождается похмельно-депрессивными синдромами, заслуживает своего постоянства и своих клиентов. И даже более того.
Я сознательно говорю именно о них, потому что их я знаю лучше всего, однажды, много лет назад, мы вместе с ними вошли в эти бары и эти фастфуды, и так началась жизнь. С тех пор менялись лишь цены на алкоголь, главные же участники, постоянные клиенты, оставались при своих ролях, каждый на своем месте, поэтому и говорить я о них могу непринужденно, с придыханием, теплотой и глубокой ненавистью. Я сказал, что менялись цены на алкоголь, на самом деле как они менялись, кто за этим следил? Да никто, если честно, главные герои в этом случае куда интереснее социального фона, а их импровизации, на которых преимущественно все и держалось, важнее разрисованных кулис у них за спиной. Вот он — большой, реальный кусок времени, который им достался, который они выгрызли изнутри, бросив костяк, и чем дальше они от него отходили, тем более величественным выглядел этот труп, эта туша убитого и растерзанного ими времени; они пережили его, им повезло больше — не всем, но большинству из них. Вот они, мои тридцатилетние герои, — перебинтовывают раны, зализывают свой сифилис, делают зарубки на прикладах, готовясь к новым победным свершениям и успешным прорывам на участках невидимого фронта. Поэтому, дорогие зрители нашего канала, все вы — от младшего курьера до самой опытной шалавы — встаньте и почтите минутой своего блядского молчания тех, кто по каким-то причинам не дожил до конца представления, встаньте, поскольку обслуживать таких постоянных клиентов — большая профессиональная удача. Когда-нибудь потом, в старости, если она у вас будет, если вам удастся вымолить ее у всех своих святых, вы будете вспоминать эти молодые мужественные лица, эти сладкие пьяные откровения, эти злорадство и всепрощение, которыми они одарили свою неблагодарную малоподвижную жизнь. Вы будете вспоминать, как они взяли эту жизнь за грудки и вытрясли из нее все, что хотели, выбили из нее все говно, выпустили всю лишнюю кровь, как они, эти тридцатилетние капитаны, боцманы и старшины, вели пьяный корабль жизни прямо на рифы и подводные камни, нисколько не сомневаясь ни в рифах, ни в конечном успехе.
Даже не спрашивайте о правдивости увиденного. Я знаю, кто первым начинает спрашивать о правдивости увиденного, — как правило, это люди, работавшие в системе образования. Ну, или люди, задействованные в социальной сфере жизни. Одним словом, те, кого среди постоянных клиентов не оказалось в силу профессиональной занятости. Мне нечего вам ответить. Само построение разговора по принципу «вопрос-ответ» выдумано людьми, работавшими в системе образования, потому что таким образом им легче контролировать воспитательный процесс. И здесь не может быть точек пересечения, потому что воспитательный процесс, в отличие от процесса просветления, есть, собственно, процесс линейный, линейность эта, собственно, и убивает. Можно обвинять меня в нежелании отвечать на прямо поставленные вопросы, можно, наконец, говорить, что это не совсем нравственно. ОК, уважаемые подписчики, но как можно говорить о нравственности с человеком, который каждый день читает газеты, страницу за страницей, а в конце обязательно пытается разгадать кроссворд. Я пас, дорогие работники системы образования, даже если от этого будет падать общий тираж.
И эти дети со своим клеем, и эти профессора политехнического, которые проводят здесь лучшую часть семестров, и эти женщины, которые умирают здесь, вместо того чтобы умирать дома, и эти таксисты, которые курят, чтобы не пить, и эти герои войн, закладывающие оружие, и карманные воры, которые приходят сюда, зная, что им здесь ничего не светит, и студенты, которые выносят отсюда своих профессоров и несут их в аудитории принимать экзамены, и туристы, ошибочно попадающие сюда и уже не желающие выходить, и спекулянты, которых первыми пропустят в небесные врата, чтобы не скандалить, и весь уличный криминал, который как никто чувствует, где больше всего пахнет жизнью, — за ними стоит огромный опыт этой жизни, потому что они знают одну тайную штуку, а штука эта состоит в том, что они без жизни обойдутся, а вот жизнь без них — вряд ли.
И если вы, уважаемые радиослушатели и зрители нашего канала, досидели до этого места, я приведу пример. Дело в том, что большинство предложенных вам обстоятельств вас на самом деле не касается. В большинстве случаев вам вообще никто ничего не предлагает. Поэтому и жалеть особо не о чем. И вот, собственно, как пример, я хотел рассказать одну необычайно лирическую историю, которую, по большому счету, можно было и не рассказывать.
«Работа забирает у меня слишком много времени, — говорил мне Гавриил, — слишком много. От меня из-за этого даже жена ушла: я ее во сне называл техническими терминами. Но я не жалею. Я умею в своей области все. Если бы у меня были возможности, я бы снял „Звездные войны“. Однако возможностей нет, и я снимаю криминальную хронику». Гавриил работал оператором на государственном телевидении. Кроме этого, много халтурил, едва не свадьбы снимал, причем делал это не столько ради бабок, сколько из любви к искусству. Время от времени его засылали снимать футбол или отловленные в харьковских реках трупы, или пресс-конференции мэра, или другое говно, которым так щедро полнятся голубые экраны. И мэр, и трупы выходили у Гавриила фактурными и убедительными, за что начальство его любило, а коллектив уважал, насколько это вообще возможно в наше время. Но ни мэр, ни трупы не могли полностью удовлетворить его творческих амбиций, и его легко понять. Потому что с первого дня, едва взяв в руки камеру, он хотел снимать кино, и ни мэром, ни трупами тут обойтись было невозможно. У него были сотни друзей по всему городу, ему наливали в кредит в госпромовской столовой, он был знаком со всеми, начиная с мэра и заканчивая игроками «Металлиста», которые у него выходили не менее фактурно, чем трупы, хотя и не так убедительно.
