— Фу, растрепанный, нечесаный какой! — слышится откуда-то ее голос.
Я бреюсь и вдруг замечаю, что она одергивает на мне халат, мало того, взгромоздилась на скамеечку и начинает щеткой расчесывать мне волосы.
— Не делайте из меня посмешище, — кротко роняю я.
— Как же, как же, иначе и быть не может! Все это привилегии женатого человека. В особенности, когда герой возвращается к домашнему очагу, — потешается надо мною жена.
— Весной, к очагу?
— К остывшему очагу, — отвечает она.
— Совсем остылому?
— Что ты придираешься? Все равно любовь не для тебя придумана! — И жена похлопывает меня по носу. А я все это сношу.
— Почему это любовь не для меня? — все же не удержался я от вопроса. Но она не ответила. Принялась завязывать мне галстук, неторопливо, точно мальчишке-подростку. Прежде я бы полез на дыбы при одной только мысли, что кто-то прикасается к моей шее, а сейчас смолчал. У меня было такое чувство, будто бы я полнею. Да что там — растолстел! Вот ужас-то!
— Ну, теперь все в порядке, теперь ты у меня красавец! — заявляет она наконец, поворачивая мою голову из стороны в сторону, чтобы получше разглядеть.
— Красивый ты! — говорит она снова.
— Это я-то красивый? — спрашиваю укоризненно.
— Как есть красавчик! Посмотрись в зеркало!
— Не стану я смотреться в зеркало! Так почему же любовь — это не для меня?
— Почему, почему…
— Выкладывайте напрямик, — говорю я.
— Разве такой бывает влюбленный голубок? — задает она вопрос тоном учительницы в школе, объясняющей детям азбуку. Или юной курсистки, когда свет в дортуарах уже погашен и подружки дурачатся. Чем глупей вопрос, тем громче взрыв смеха, могу себе представить.
— Все-то у вас тайны да загадки на уме! — говорю я. — Ну, и каким же, по-вашему, должен быть влюбленный голубь?
— Нахальным, — отвечает она не колеблясь.
— А я какой же?
— Вы порядочный.
— Вон что… (Будто прочла мои недавние записи в блокноте.)
— Значит, не стоит быть порядочным? Лучше быть негодяем? — и, повинуясь внезапному побуждению, добавляю: — Видите ли, а я вовсе не такой уж и порядочный. Однако продолжим. Каким еще должен быть голубок?
— Н-ну… — мнется она опять.
— Смелее, смелее! — подбадриваю ее я.
— Голубь коварная птица, о чем люди даже не догадываются. Он отнюдь не кроткий голубок, как вам кажется, он и клюнуть может пребольно.
— И ни к чему быть таким уж настоящим мужчиной! — вырвалось у нее внезапно. — Якорь тебе в корму! (Ей всегда нравились заковыристые матросские словечки.)
— Значит, не быть настоящим мужчиной? Ладно! Тогда посоветуйте, каким же мне быть!
— Ах, почем мне знать! — запальчиво отвечает она. — Будь наглым, бесстыжим, каким угодно… хоть бы и негодяем, как ты выразился, лишь бы красивой была сказочка, какую ты придумаешь…
— Ведь женщины доверчивы, что голодный телок, — продолжала она раскрасневшись, — плети им что хочешь, лишь бы зубы твои сверкали, а хохот был — гнусней некуда. Делай вид, будто тебе удалось перепортить всех девственниц на свете. Понял? Понял ты наконец? — в голосе ее сплошной восторг и ликование.
С чего бы это она так взволновалась? Еще и добавила к своим поучениям для закрепления в памяти:
— Не жди, чтобы жизнь под тебя подлаживалась, ох, не надейся! Иначе она же и выставит тебя на посмешище…
Так наставляла меня моя супруга. И странные какие-то эти слова насчет жизни, которая выставит меня на посмешище… Судя по всему, ей хотелось вразумить меня, показать, каким ей видится идеал мужчины.
— Ну как, набрался ума-разума? — спросила она наконец. — А теперь иди, погуляй на воле, можешь слегка пофлиртовать.
— Только слегка?
— Да, только чуть-чуть, — строго ответила она без промедления.
Вот так и жили мы с ней в ту пору. В тот период дурмана, будто во сне. Жена моя в том сне предстает загадочной, а сам я — обеспокоенным.
Ведь велика разница между тем: сдаться ли, прекратить игру или же по-прежнему напрягать все силы, пусть и без надежды на выигрыш. Что до меня, то я бросил весла… Любит, не любит? — не спрашивал. Мысль о Дэдене мне и в голову не приходила, да и не хотелось думать о нем.
Это была, так сказать, одна сторона дела. А с другой стороны, мне все больше и больше нравилась эта ирландочка. Она все еще находилась здесь, в Париже. Приехала из Лондона развеяться, поразвлечься, но домой возвращаться ей не хотелось. Влюблена в меня, сказала она вроде бы в шутку, но думала-то всерьез — подобные тонкости сразу чувствуешь.
Это был самый странный момент во всей истории.
О своих чувствах ко мне барышня дала понять следующим образом.
Мы сидели на террасе какой-то гостиницы, супруга моя отлучилась примерить шляпку. Ей хотелось такую же, как у мисс Бортон — с лентой, воздушную и трепещущую, чтобы слегка покачивалась в такт походке. Вот тогда-то и сообщила мне барышня, что я, мол, вылитый Мечислав Мицкевич.
— Кто этот Мечислав Мицкевич? — поинтересовался я.
Вымышленная фигура. Вернее, во сне ей пригрезился. Однажды во сне она услышала чей-то голос: «Почтенная барышня, этот господин — Мечислав Мицкевич». — И облик человека из сновидения ей тогда очень понравился…
Крылья носика ее подрагивали, глазки лукаво блестели — словом, малышка явно развлекалась, едва сдерживая смех. И даже добавила:
— Неужто не верите? — Точь-в-точь как моя жена прежде, в бытность свою такой же юной, как эта девица, когда пыталась заставить меня поверить в какую-нибудь несусветную чушь.
С тех пор она якобы повсюду разыскивает свой идеал, — дала мне понять мисс, — и наконец обрела его. В моем лице. Очень посмешил меня ее рассказ.
— Вам никогда не доводилось встречать его прежде? Я имею в виду господина Мечислава?
— Я встретила его теперь, — повторила она снова.
— Ай-яй-яй, золотко мое, не к лицу вам подобные шутки, — пытался я одернуть ее, насколько был в силах. Потому как голос мой дрожал. Словом, влип я в эту ситуацию мигом и со всеми потрохами. С чего бы, спрашивается? Должно быть, от того дивного аромата, какой исходил от нее.
Благоухания девственной чистоты, что ли? Запаха куклы в коробке, еще не распакованной.
— Нехорошо с вашей стороны, — твердил я свое. — Да есть ли у вас сердце, милая барышня, насмешки строить над скромным голландцем? Во мне добрых две сотни фунтов веса, а вы меня сравниваете с… неким бесплотным видением!.. — Я помолчал, а затем ляпнул по-простецки: — Я вас люблю! — И взял ее за руку.
