От обрисованной радужной перспективы мы сидим с отвисшими челюстями.
– Мась, ну откуда ты все знаешь? – не выдерживаю я.
– Это ты у нас историк, – бурчит Маруська. – Вот тебе и еще одна история!
– А говорили, за политику не будем, – запоздало напоминает Люба.
– Это не политика. Это голый расчет! Математика в действии. Хотела бы я знать еще и такое: сколько тут останется населения через год?
– Гекатомба, – внезапно изрекает Марья Васильевна. – Человеческие судьбы просто приносятся в жертву… просто приносят в жертву живых людей…
Она плачет, деликатно пошмыгивая носом и промокая лицо чистейшим батистовым платком. Светит солнце, чирикают воробьи, радостно визжит Женька. Ребенок наконец дорвался до улицы после нескольких недель заточения в погребе, в лучшем случае – во дворе, но меня все это уже не радует. Потому что, сколько бы мы не создавали себе маленьких радостей, мы все чувствуем себя именно приносимыми в жертву – неизвестно кем и неизвестно во имя какой высшей цели.
Аня
Я чувствую, как ото всех нас друг к другу тянутся какие-то ниточки. Где мы бы ни были, чем бы ни занимались, мы больше никогда не потеряем друзей. Тех, которые стояли на Майдане. В Киеве, Харькове, Мариуполе – все равно. Мы узнаем друг друга по лицам, выражению глаз, по каким-то неуловимым отпечаткам, оставленным Майданом. Наверное, нас можно назвать одним словом: неравнодушные. У таких, как мы, по-особенному блестят глаза, а день начинается и заканчивается сводкой новостей. Нам не интересно, почему в соседней стране больше пенсия, – нас волнует, как сделать так, чтобы в нашем собственном государстве люди наконец смогли жить достойно, независимо от того, придем ли в Европу или останемся сами по себе.
Я, как и миллионы таких как я, ненавижу ложь, коррупцию, ежедневный, ежечасный обман и то, как текут пресловутые денежные потоки, вымывая последние крохи из карманов одних и принося их на необозримые денежные отмели к тем, кто браконьерски поставил плотину. Ладно, в своей бесконечной внутренней полемике с неизвестным оппонентом я, кажется, уже начинаю повторяться. Но все равно, перед тем как закончить морализаторствовать и приступить наконец к своим новым обязанностям интерна в отделении реанимации, я скажу еще одно: нам всем, не только смертельно раненным, необходима реанимация. Подключение к ИВЛ – аппарату искусственного вентилирования. Потому что тот застой, что образовался в нашем общем, общественном организме, рано или поздно привел бы его к гибели. И неважно, что отдельные его части на вид казались совершенно здоровыми – они погибли бы вместе со всеми, от общей интоксикации. Мне очень хочется записать свои рассуждения на бумагу, а не ходить с потерянным видом, ведя постоянные внутренние диалоги, а временами и монологи. Кажется, похожей манией страдал и принц датский Гамлет, в королевстве которого тоже не все было ладно?
– Швабрам всех континентов пламенный привет!
– Иди в ж…пу! – грубо и топорно парирую я. – А когда прибудешь на место постоянной дислокации, не забудь отзвониться. А то я волноваться буду: дошел, не дошел…
– Ты чего такая?
– Какая?
– Зажатая. Агрессивная. Обидчивая.
– Во мне идет процесс объединения со швабрами всех стран. Мысленный. Иди и не мешай.
И чего он ко мне привязался? Я потихоньку начала закипать, но Красавчик, как я про себя назвала приставшего, как репей, нового сотрудника, и не думал ретироваться:
– Страдаешь избытком ума?
– Скорее, обыкновенным его наличием. И даже не страдаю. Он мне почему-то не давит.
– Кстати, так и не познакомились. Олег.
– Швабра.
– Красивое имя. Тебе идет.
– Мне все идет. И ты иди. Вот так: иди, иди, иди… и не оглядывайся. А то козленочком станешь.
– У тебя какая специализация?
– Космето-о-олог я-а-а… – протянула я томно и повела глазами, как эстрадная певичка во время течки.
Ситуация стала меня забавлять. То ли он кадрил меня, этот Олег-Красавчик, то ли просто хотел извиниться. Ну хотел – так и извиняйся. Чего голову-то морочить?
– Да? Я тоже удивился – чего наш в тебе нашел?
– Наверное, у него угри! У тебя, кстати, тоже.
Вот тут он смутился и даже, по-моему, растерялся:
– Где?..
– На бороде. А также на носу, где черти ели колбасу. Закупорка протоков салом говорит о том, что у тебя в организме повышенное количество мужских половых гормонов. От которых тебе постоянно хочется трахаться. Хотя угри можно вылечить и другим, более гуманным способом.
– Да меня и народные методы устраивают! – ухмыльнулся он. – Кстати, на тебя я не претендую.
– Не парься, я не обидчивая.
– Кофе будешь, не обидчивая?
– Без далеко идущих последствий буду.
– Остерегайтесь венерических заболеваний! – пафосно воскликнул он и ухмыльнулся.
– И мух. Особенно мух. Потому что диарея вкупе с сифилисом – это ваще атас.
– Я покорен. Нет, правда! Ты – что-то особенное. Куплю тебе к кофе бублик. А правда, что ты на Майдане стояла?
Я напряглась. Это-то ему зачем? Но все же буркнула:
– Правда.
– А я был в нашем ОДА, когда его титушня штурмовала, – неожиданно сказал он. – Фельдшерским пунктом заведовал.
– Били?
– Руку сломали, три ребра и нос.
– А как же Красный Крест?
– Имели они его… во все четыре перекладины! Ну, я тоже в долгу не остался, если честно.
– С поломанной рукой?
– Ну, так они ж мне ее не сразу сломали!
– А до этого ты успел запулять в них йодом и зеленкой? Хорошо, по голове не настучали.
– Настучали, – сказал он серьезно. – До сих пор плохо слышу… иногда. Контузия. Каска только и спасла. Настоящая, стальная. Жаль, пропала. Титушки нас знаешь как обшмонали! Профессионально. Действовали строго по инструкции: вывернули все карманы – ничего не осталось. А я как раз только-только телефон купил новый, классный. Хороший телефон был. Хотя каску мне все равно жальче. А еще ключи от квартиры забрали и паспорт. Маманя так ругалась! Ну, сначала она плакала – это когда приехала меня в травматологию забирать. Ну а потом уже ругалась.
– Моя тоже ругается. А плачет только тогда, когда ее в сетях обижают. Недавно казус был: ее лучшая подруга оказалось той еще дурой.
– Да моя тоже расстраивается. Хотя знаешь, как с ватой на форумах рубится! Насмерть. До полного разрыва шаблона!
Он улыбался, этот красавец с зажившими ребрами и немного кривовато сросшимся носом – это я только сейчас заметила. Улыбался, потому что я тоже была ТАМ. Да, братство Майдана – это, пожалуй, будет почище каких-нибудь скаутов или масонов. Я снова подумала о том же: что мы будем узнавать друг друга безоговорочно. В любой толпе, по прошествии какого угодно количества лет.
