— Нет.
— Значит, с тобой правда что-то происходит. Расскажи мне все, прошу тебя.
— Отстань от меня! — Моника вскочила на ноги, изливая на него гнев, словно лаву.
Остин положил ладони ей на плечи, но она резко отпрянула.
— Я пытаюсь тебе помочь.
— Не надо мне помогать!
— В самом деле?
— Да, в самом деле! Мне не нужна твоя помощь!
— Даже после того, как несколько часов назад я спас тебе жизнь?
— Я спасла свою проклятую жизнь сама! Просто вывела из пламени Старшайна и выбралась без посторонней помощи! — С каждым словом Моника чувствовала все больший озноб. Она обхватила себя руками, но теплее от этого не стало. — Все эти люди здесь… им плевать на меня! Они собрались, чтобы поглазеть, как сгорит ведьма.
— Моника, — промолвил он с мягким укором.
— А впрочем, ты прав, Остин. Кое-что произошло сегодня ночью. Назови это откровением. Назови апокалипсисом. Не имеет значения. И то, и другое верно.
— Малышка… — Остин попытался притронуться к ней, но она отступила от него на шаг, гневно блеснув глазами, а потом истерично рассмеялась.
— Знаешь, что это было? Огонь из преисподней. Во искупление грехов.
— Чьих грехов?
— Моих.
— Но ты не совершила ничего дурного. В глазах Моники плясали шальные огоньки, когда она выглянула из большого окна гостиной.
— Грехи моей бабушки. Грехи моей матери. Из-за них запылало пламя. Не из-за меня. Всю жизнь я была всего лишь инструментом в их руках. Возможно, они думали, что я сгину в огне. Возможно, именно поэтому они устроили пожар. Но я провела их обеих и выжила.
Остин не знал, как остановить ее истерику. Пришлось довериться своему чутью. Необходимо сохранять спокойствие. Любым способом.
— Моника, любимая. Не будем сейчас говорить о них.
— Но ведь ты сам спросил меня об этом!
— Я? Когда? — Остин осторожно положил ладони ей на плечи. На сей раз Моника не сбросила их. Он посмотрел ей в глаза. — Успокойся и внятно расскажи мне, что ты делала в сарае.
— Размышляла. Рассматривала старые фотографии. Вот и все, — ответила она взвинченным тоном. Ее интонация пугала. Остин проклинал себя за то, что не упросил доктора дать Монике успокоительного.
— Наверное, ты обнаружила на фотоснимках нечто такое, о чем не знала раньше, да? — (Моника безучастно кивнула и потупилась.) — Что именно?
— Ложь. Все лгут. — Она тяжело выдохнула эти слова, словно они душили ее. — Бабушка лгала мне. Всю мою жизнь.
— Расскажи мне, — мягко попросил Остин.
— Не могу, — ответила она, отрешенно глядя в сторону.
— Ты можешь. Должна. Это очень важно для меня.
Моника упрямо избегала смотреть в глаза Остину, но он повернул ее лицо к себе и поймал ее взгляд.
— Это больно, — призналась Моника. Измена очень глубоко ранила ее сердце и душу.
— Прошу тебя, любимая, излей мне свою боль, настаивал Остин. — О чем лгала тебе бабушка? — Остин бережно и нежно провел большим пальцем по ее подбородку. — Она говорила, чтобы ты не доверяла ни одному мужчине, так, Моника?
— Да… — Моника облизала пересохшие губы, чувствуя полное опустошение, будто ее сожгли заживо.
— То же самое она говорила твоей матери, так?
— Да…
— Ты думаешь, что именно бабушка вынудила твоего отца бросить твою мать?
— Да… — Глаза Моники увлажнились слезами.
— Значит, из-за нее ты так и не узнала своего отца?
— Да…
— И теперь во всем винишь бабушку?
— Да. Она лгала моей матери. Твердила ей не правду о дедушке. И то же самое говорила мне. Она сделала так, что люди возненавидели мою мать и меня…
— Успокойся, любимая, и расскажи, что ты узнала.
— Я не знаю, Остин, и вряд ли когда-либо буду знать наверняка. — Моника сделала глубокий вдох и продолжила:
— У меня есть лишь предположения. По-моему, дедушка очень хорошо ладил с горожанами. Они любили его. Дедушка построил не только эту хижину, но и аптеку Хайстетлеров, ратушу, церковь и многое другое. Горожане брали у него деньги в кредит. Он гордился своей работой, но у бабушки это вызывало негодование. Она хотела, чтобы дедушка всецело принадлежал лишь ей. Так же она желала властвовать и над моей матерью. Когда мама влюбилась в Вернона Хайстетлера, бабушка отослала ее в Европу, выбив на это деньги из дедушки. Я обнаружила их многолетнюю переписку. Когда мама вернулась, Верной был помолвлен либо уже женат. Потом, когда мама полюбила моего отца, бабушка выжила из дома и его. Всю жизнь она твердила, что мое счастье возможно лишь здесь, в горах, а за их пределами меня ждут боль и страдание.
— И что нельзя доверять мужчине, даже если тот полюбит тебя.
— Да. Вот почему в школе я всегда сторонилась мальчиков. И всякий раз возвращалась сюда. К бабушке. Я думала, что она любила меня. — Моника разразилась рыданиями.
— Себя она любила больше, — сказал со вздохом Остин. Он осторожно прижал к груди Монику, помня о ее обожженной спине. — Плачь сколько пожелаешь, малышка. Выплачь все свои слезы.
Они простояли в обнимку очень долго, утратив чувство времени. Остин слегка раскачивался на месте, убаюкивая ее. Наконец он поднял ее на руки и отнес в спальню. Уложил на кровать и, не разжимая рук, вытянулся рядом.
— Тебе не нужно оставаться, — промолвила Моника через силу. — Со мной все в порядке.
— Я хочу остаться.
— У меня нет желания заниматься любовью, Остин.
— И у меня, — откликнулся он и теснее прижался к ней. — Я просто хочу держать тебя в объятиях, если ты не против.
— Я чувствую себя в безопасности, — мягко произнесла она.
— Со мной ты в безопасности, — сказал он.
На следующее утро Остин стал искать фотокарточки Аделаиды. Две он нашел в гостиной, одну в спальне наверху и еще одну на кухне. Он разложил их на кухонном столе и, попивая горячий кофе, внимательно рассматривал.
Это было почти чудо, что Моника не тронулась рассудком после событий минувшей ночи. Остин приехал в Монтану, чтобы пережить крах своей карьеры и залечить разбитое, как ему казалось, сердце. Теперь он понял, что его боль не идет ни в какое сравнение со страданиями, выпавшими на долю Моники. Если бы Аделаида была жива, Остин охотно придушил бы эту старую перечницу за то, что она сделала с Розой и Моникой. Но она мертва, сказал он себе.
— Что ты делаешь? — спросила Моника, стоя в дверном проеме.
Остин вздрогнул от неожиданности.
— Я не видел тебя.
— Знаю. Так что же ты здесь делаешь?
