— Да, конечно, завтра принесу!
— Завтра у нас суббота! — напомнила директриса холодно. В голосе у нее имелось богатейшее множество холодных обертонов. Как у Снежной королевы.
— В понедельник я имею в виду, — поспешно поправилась Вероника.
Хотя откуда возьмется даже в понедельник этот самый протокол, она, понятное дело, не ведала.
День был испорчен вполне и окончательно. И ясно стало, что Вероника снова чем-то не угодила судьбе, и та без обиняков демонстрировала ей свое нерасположение. Недолгая полоса везения оборвалась резко и без предупреждения.
Дежурный пирожок с повидлом в буфете не лез в горло.
На уроке в одиннадцатом всевидящая Масина радостно оповестила:
— Вероника Захаровна, а у вас на колготках стрелка!
В седьмом же, стоило на минуту выйти из кабинета, как славные детки закинули тряпку под потолок на новенький плафон.
Обиднее всего, что не хватало сил даже на ругань.
Вообще красиво ругаться — это было не Вероникино амплуа.
Почему-то никогда не приходило ей на ум звучных определений вроде: «Да разве ж вы дети?! Вам же сказать, кто вы такие — так вы ж маме побежите жаловаться!» или: «Вот как посоветую родителям заняться воспитанием — да так, чтоб вы и спали стоя!» Так нет же: не только свежие и оригинальные обороты речи — авторские афоризмы! практически произведения искусства! — но даже банальные фразы типа «Отправляйся за дверь, и завтра в школу с родителями!» звучали у нее так фальшиво, что никому и в голову не приходило следовать этим распоряжениям.
Иногда, проходя по коридору и услышав из какой-нибудь двери особо образный эпитет либо свежую метафору, Вероника замирала на месте и прислушивалась — не из праздного любопытства, а в искреннем восхищении искусством высокохудожественного гнева.
Сама же она обрушивалась с ругательствами исключительно на собственных детей, и сцены гнева выходили у нее столь грубыми и бессвязными, что потом иногда приходилось просить за них прощения. Спасибо хоть Маришка с Туськой всегда великодушно ее прощали.
Правда, на работе иной раз выручали мимика и жесты. Неплохо удавалось Веронике, например, укоризненное выражение со склоненной набок головой — если, конечно, его кто-нибудь замечал. Класса до седьмого на учеников действовал также испуганный взгляд в сторону двери, сопровождаемый громким шипением: «Ну-ка, сели как положено! В школе комиссия. Могут войти в класс в любую минуту!»
Но и с мимикой требовалось знать меру. Ибо где-то Веронике уже попалось предостерегающее высказывание: «После сорока лет педагога можно узнать по измятой физиономии!»
Поэтому каждый раз, когда муж подозрительно осведомлялся: «Чего сковырклетилась, а? Опять проблемы?» — она тут же спохватывалась и улыбалась по возможности жизнерадостно.
Вот и сегодня на проницательный вопрос супруга:
— Ну что там у тебя? Опять твоих паркет скребками чистить назначили? Или нормативы по отлову бродячих собак повысили? — она попыталась было улыбнуться, но на этот раз не получилось.
И пришлось нехотя признаться:
— Да нет, все насчет Беспечного…
— Еще одно собрание, что ли? — возмутился муж. — Каждую неделю они у вас теперь?
— Да нет, сегодня индивидуальная работа… Домой к ним, короче, опять тащиться. Уговаривать, чтоб мать выписку из протокола подписала, решение собрания. Директриса назавтра требует…
— Требует! А сколько платят они за то, что требуют? — проворчал Николай.
И на этот раз почему-то не вспомнил про Ольгу Федоровну.
Вероника благодарно посмотрела на него. Вид у мужа был усталый и какой-то неухоженный. Она пригладила ему волосы.
— Ну ладно, Коль, не злись, а? И так ноги к ним не несут. Постараюсь там управиться побыстрее, максимум за час. Может, обойдется без скандала. Надавлю на сознательность… В крайнем случае, если задержусь, ужинайте сами. Макароны с сыром под подушкой…
— Ты хоть в курсе, что бывают в природе обеды из трех блюд? Не веришь — у Туськи спроси, они в садике знают, — буркнул он напоследок и ушел в комнату.
И Вероника с тяжелым сердцем поплелась проводить индивидуальную работу.
Под вечер, кажется, уже не язык, а ноги ее перестали слушаться рассудка, ибо, хотя и сошли с троллейбуса на нужной остановке, однако по неизвестной причине свернули не на том углу, отдалив свою хозяйку на пару кварталов в сторону от хорошо знакомой калитки.
Этот район города был совсем деревенским: с хорошенькими домишками, наивно распахнувшими голубые ставни за решетчатыми заборчиками, с мирно цветущими по сию пору дубками в крохотных палисадничках. Как только сюда умудрилось попасть семейство Беспечных? Такие домишки явно предназначались для сказочных волшебниц или в крайнем случае милых старичков и старушек…
На самых подступах к свежепокрашенной зеленой калитке у нее оторвался ремешок от сумки. Может, то был знак свыше? «Вернуться!» — мелькнула малодушная мысль.
Вероника с тоской оглядела тихую улочку, словно обвиняемый — ступени, ведущие в здание суда…
Глава 16Мрачное предчувствие, увы, не обмануло ее.
Беспечной-матери дома не случилось.
— Откуда я знаю, когда придет! Они мне не отчитываются, — с вызовом сообщил Беспечный-сын.
Разговаривали во дворе: он — стоя на ступеньке крыльца, она — глядя снизу вверх.
«Черт, каблуки не надела!» — запоздало пожалела Вероника.
— Ну ладно, тогда как-нибудь в другой раз, — заключила она, старательно скрывая облегчение.
— А куда вам спешить? Посидите пока, — предложил трудновоспитуемый хозяин.
И что-то в его голосе насторожило Веронику.
Она слегка повернула голову.
Чистопородный дог дымчатой окраски, грациозно простерший мощные лапы, возлежал в двух метрах позади нее, как раз поперек калитки. Глаза у него были светло-карие, с золотыми искорками, как камень авантюрин. А калитка позади выглядела как дверца в кукольный домик.
В глазах пса, в позе и в том, как он поводил головой, ловя каждое движение хозяина, чувствовалась готовность ради него НА ВСЕ. Например, по первому его знаку загрызть любое живое существо. Или держать это существо в западне столько, сколько сочтет нужным повелитель. Мнение жертвы, понятно, не учитывалось.
Впрочем, повелитель был великодушен. Он готов был даже, пожалуй, отпустить жертву без всякого ущерба ее здоровью. Единственное скромное его желание состояло в том, чтобы его попросили. Или, еще лучше, взвизгнули бы от страха: «Леша! Ты что?! Убери собаку!» И он снисходительно усмехнулся бы и приказал: «Карат, место!» И разрешил бы: «Можете идти…» Как директор после получасовой нотации в кабинете.
