— Можно поиграть с вами в теннис?
— Я занят.
Он явно смущен.
— Черри будет смотреть.
Захлопываю дверь перед его носом.
Однако через десять минут я уже у теннисного стола.
— А где ваша мама? — между делом спрашиваю ребят.
— Нам с Черри она не мать, — отвечает Убийца.
— Она моя мама, — поясняет Толстяк. — Черри и Бобби живут в нашей семье.
— Хорошо. Так где же она сейчас?
— Они с Люсиль уже легли, — отвечает Бобби.
Мы полчаса играем в теннис, после чего Толстяк заявляет, что устал и хочет спать. Бобби смотрит на Черри, потом на меня и говорит:
— Да, я тоже пойду. Ты идешь, Черри?
— Через минуту.
— Почему ты не хочешь пойти сейчас?
— Я же сказала — через минуту.
Черри свирепеет прямо на глазах. Бобби пристально смотрит на нее, затем окидывает меня предупреждающим взглядом.
— Как хочешь.
Мы остаемся одни.
— Ты не хотела бы погулять в саду?
Черри кивает. На ней длинное платье из плотной ткани. В нем она похожа на старомодную куклу с фарфоровым личиком. Девочка идет босиком по траве. Пальцы ног у нее длинные. Ночью все сады зачарованы. Вдоль дорожек стоят неподвижные пальмы, в густом воздухе витает аромат незнакомых цветов.
— Сколько тебе лет? — спрашиваю я, когда звуки и огни отеля остались вдалеке от нас.
— А что?
Нет, она вовсе не дразнится. Просто не понимает, почему я задаю подобный вопрос.
— Мне двадцать три, — говорю я.
— Я не такая старая, — смеется она, прикрывая рот рукой.
— Знаю.
Понимаю, что веду ее вниз, к пляжу. Здесь нет никакого освещения, а тропинка крутая и коварная. Протягиваю руку, она берет ее, крепко сжимая своими тонкими пальцами. Мы усаживаемся на песчаном пятиугольнике среди скал.
— Мне здесь нравится, — говорит она. — Ты пахнешь цветами. Почему?
— Думаю, это запах мыла. — Оказывается, мы все еще держимся за руки. — Ты любишь держаться за руки? — спрашиваю ее.
— М-м, да, приятно.
Я обнимаю девочку.
— А так приятно?
— Очень. Но я обгорела, так что поосторожней с моими плечами.
— Мне тебя жаль. Противное солнце!
Она смеется и откидывается назад.
— Да, противное солнце!
Я ложусь рядом с ней и прикасаюсь рукой к ее щеке.
— Ты любишь целоваться?
— Конечно. Все любят.
Я целую Черри. Губы девочки слегка приоткрываются, но она не очень возбуждена.
— Все хорошо?
— Нормально.
— Приятно?
— Да. Мне нравится.
Тогда я медленно снимаю с Черри одежду, ложусь между ее ног и трахаю девчонку.
В финале она начала царапать мою спину своими длинными ногтями. Только тогда я понял, что наделал. С дрожью отвращения скатываюсь с Черри. Да ведь я же изнасиловал ее! А она, сколько бы лет ей ни было, еще ребенок. Мне нет прощения. Девочка тихо лежала на песке среди скал. Я вошел в море и поплыл.
Трудно поверить человеку, утверждающему, что пытался убить себя. Ведь вот он стоит перед вами живой и здоровый. Тем не менее я действительно хотел покончить с собой. Плыл до полного изнеможения, крепко закрыв глаза. Как маньяк, отчаянно бил руками по воде, уже с трудом глотая воздух. В голове только одна мысль — не хочу жить. И в тот миг, когда я готов без всякого сожаления пойти ко дну, передо мной возникает скала. Должно быть, я переплыл бухту и оказался на противоположной стороне. Хуже всего то, что здесь мелко. Вода достигала лишь моих бедер. Пытался заставить себя уйти под воду с головой, однако на мели тяга к жизни побеждает влечение к смерти. Бился головой о камни, стараясь потерять сознание и утонуть, но не имел ни сил, ни мужества довести дело до конца. Добился только того, что содрал кожу на лбу и щеках. В итоге рухнул на камни и зарыдал. А потом уснул.
Утром местные мальчишки начали бросать в меня камни, чтобы разбудить. Полагаю, они думали, что я пьян. Но, увидев на моем лице кровь, пацаны убежали. Вскоре на пляж явился человек с тележкой. Он грубо погрузил меня и отвез в какую-то лачугу. Я остался один. Абсолютно голый. Через некоторое время увидел над собой очертания лица. Узнал одного из голубых, живущих в отеле. Он что-то говорил мне, я ничего не понимал. Его друг оказался поблизости. Они отнесли меня в такси и отвезли в больницу ближайшего городка.
Я находился там два дня, которые прошли как в тумане. Иногда возникали лица врачей и медсестер да каких-нибудь любопытных больных. Они приходили поглазеть на сумасшедшего англичанина, бормочущего и орущего во сне. Через пару дней вылез из постели. В шкафу нашел брюки и рубашку, только туфель нигде не было. Одежду, наверное, оставили мне голубые. Брюки оказались слишком короткими и просторными. Ничего не поделаешь, пришлось надеть. Больные что-то пытались объяснить мне, но я не понимал их. Врач хотел остановить меня у выхода — ничего у него не вышло.
Я хорошо знал прибрежную дорогу. До отеля миль двенадцать. Пошел пешком. Солнце пекло голову, асфальт плавился под босыми ногами. Меня сверлила навязчивая идея: дойти до гостиницы, признаться приемной матери девочки в моем преступлении и ждать прибытия полиции. Тогда я даже не подумал о том, что оставил бедняжку одну ночью на берегу моря. Какой ужас! Мне хотелось понести наказание за свое преступление. Две машины останавливались возле меня, водители предлагали подкинуть. Однако я продолжал свой путь пешком. Язык распух во рту, и мечты о воде путались с мыслями о скорой смерти. А к жажде надо привыкать, думал я, ибо в аду пить не дают.
До отеля добрался только к вечеру. Служащие, еще несколько дней назад хорошо относившиеся ко мне, теперь при виде меня шарахались в сторону или делали злые лица. Наверное, я походил на вампира, прокаженного или религиозного фанатика: босой, окровавленный, изнуренный. Разыскивал американскую семью по всему отелю. Так и не нашел. Обратился к администратору:
— Где американцы?
— Простите, сэр?
Дежурный был невозмутим.
— Куда подевались американцы?
— Мне кажется, вы не вполне здоровы. Позвольте, я вызову врача.
— Где они?
— Если сэр имеет в виду группу из пяти человек, то эти люди уехали.
— Куда?
— Я не знаю. Прошу вас, сэр, говорите потише, иначе мне придется позвать кого-нибудь на помощь.
Пытаюсь объяснить ему, что обидел девочку и должен понести наказание. Он только улыбается. В конце концов помогает мне добраться до номера. Голубые тоже исчезли. Никто в отеле ничего не слышал от американцев о совершенном мной преступлении. Ни один человек не знает меня.
