— Жених, — усмехнулась она. — Все дело в нем, да? — Ирина смахнула волосы с лица. У нее густые русые волосы, волнистые, ниже плеч.
— По нынешним временам он просто… — Зоя Павловна подыскивала слова. — Сегодня, ты сама знаешь, заурядный человек не может быть при деньгах. А он — не бедный молодой мужчина. У него такая семья… Скажи, ты могла бы иметь друга… у которого ничего нет?
— Не могла бы, — сказала Ирина. — Мне стало бы скучно. Но, должна заметить, в его финансовых успехах есть доля моего участия.
Зоя Павловна это знала, сама думала об этом много раз. Ирина занимается делами Кирилла, его фабрикой. Они оба вкладывают в нее: Кирилл — свое рождение, Ирина — свои мозги. Но если дочь откажется выйти за него, значит, ее вложения сделаны впустую. Она, по сути, его менеджер, причем талантливый.
— Когда ты оформишь с ним свои отношения? — наконец прямо спросила Зоя Павловна.
— А тебе зачем? — резко бросила Ирина, вздернув подбородок. Волосы встрепенулись и упали на спину.
— Как — зачем? Чтобы быть спокойной за тебя.
— Можешь начинать прямо сейчас, — разрешила дочь. — Все, что ты могла для меня сделать, ты сделала. Родила, выучила. Теперь — свободна.
Зоя Павловна знала — дочь не любит таких разговоров.
— Займись собой, мама. Ты не старая, приятной внешности женщина. Наполни свою жизнь чем-то.
— Я полагала, — пробормотала Зоя Павловна, — скоро наступит время внуков.
— Нет, мама, не наступит. Так что придется искать другое занятие.
— Что ж. — Зоя Павловна встала. — Уже нашла. Я улетаю на море.
— Одобряю.
И как будто это короткое слово, вспомнившееся сейчас, подстегнуло удовольствие от солнца, за которым Зоя Павловна приехала.
Что ж, если дочери не нужны ее заботы — ну и ладно. Обойдемся! Насильно мил не будешь. Это — про всех. Она-то хорошо знает.
Надвинув шляпу пониже, повернула к дверям фруктовой лавки.
17
— Вы в Москву? — спросил Антон. Женщина вошла в купе после него, села напротив.
— Да, — ответила она быстро.
— Удовольствие или работа? — с улыбкой спросил он, подражая европейским пограничникам на паспортном контроле.
Она засмеялась. Он отметил — какие ровные зубы.
— То и другое. Выставка малого бизнеса.
— Ох, — неподдельно удивился он. — Что вы собираетесь там увидеть?
— Перчатки, — сказала она.
Он смотрел на нее, потому что глазам было приятно. Антон ехал от бабушки с настроением, которое в бабушкином словаре называлось «элегическим».
Таким же словом она определяла свой возраст и возраст подруг, которые жили в том же доме — она на четвертом этаже, а они — под ней. На третьем, втором и первом. Ей восемьдесят четыре года, она прямо держала спину и высоко голову.
— У меня есть в кого жить долго и счастливо, — хвасталась она. — Моя мать смотрела на этот мир, — она кивала в сторону окна, — сто лет и один год. Между прочим, твоя мать, — в который раз сообщала она Антону, — занялась геронтологией под ее влиянием.
Антону нравился бабушкин настрой. Он всегда уезжал от нее в странном настроении: съездил — и снова убедился — черт возьми, в этой жизни еще столько может случиться! А значит то, чего он хочет, возможно, состоится.
Он наблюдал, как устраивается в купе попутчица, которая — он ухмыльнулся — моложе бабушки минимум втрое. Сказать бы ей, с кем ее сравнивает. Интересно, она надулась бы, засмеялась вместе с ним, или он услышал бы что-то…
А она… красивая женщина. Но ведь не такая уж красивая на самом деле. Просто приятная, поспешил он подвести итог, чтобы самому себе не показаться противным.
— Погодите, дайте я… — Он вскочил и протянул руки к ее сумке. Девушка поднимала ее наверх. — Такая милая, и сама…
— Да, — сказала она, — сама.
Она пропустила мимо ушей слово «милая», или оно никак не тронуло ее — без него знает, какая.
Она без труда закинула сумку на багажную полку, он не успел помочь. Антон стоял с поднятыми руками и смотрел на нее. Потом, наконец, оценив свою позу, засмеялся, опустил руки. А она, похоже, не заметила его неловкости.
— Наверное, к нам кто-то еще придет? Успеет? — Она посмотрела на часы. Потом оглядела купе, верхние полки, в свежих белых простынях, уже готовые сопровождать пассажиров в сон.
Он расценил ее необязательные слова как знак, что она не против дорожного обмена ничего не значащими словами.
Антону всегда было любопытно увидеть и оценить попутчика. Его спутниками бывали старушки с крепко сомкнутыми губами — ни слова чужому. Напыщенные дамы — ах, неужели не видите, какая я! Болтливые мужики, до полуночи осыпавшие байками на тему «что бывало».
Иногда с досадой он спрашивал себя — почему все наваливаются на него? Хотя, конечно, ясно — он умел слушать. Кто-то из знакомых сказал, что он слушает, как никто — глазами, губами, даже носом.
Этому он научился у бабушки. Он помнит, как мучила ее соседка историями о своих несчастьях. Бабушка терпела часами. Ей говорили — ну что вы, зачем она вам нужна со своими глупыми россказнями? Но бабушка отвечала:
— Такая малость — потерпеть. Зато человеку большое облегчение.
Но потом все заметили, что эта самая Трофимовна бегает на четвертый этаж то с морковкой, то с луком, то с капустой — с дачи. Стали говорить, мол, бабушка Антона не так проста, как кажется. За терпение, выходит, неплохо платят…
Бабушка смеялась. Так уж устроен человек, говорила она, всегда сумеет все себе объяснить, даже если ничего не понимает.
Попутчица подняла голову, посмотрела на Антона. Ему вдруг показалось, что он уже видел ее. Вполне возможно, если они в одном поезде. С другой стороны — сколько в мире похожих людей. Сам он тоже на кого-то похож, наверняка. Разве редкость — круглый череп с нависшими надбровными дугами? Монголоидный тип просматривался в нем. Недавно Антон узнал, что этим фактом стоит гордиться. Новость пришла из ученого мира — не кто иной, как монголоидные племена первыми завоевали американский континент. А пришли они из Сибири. Пятьдесят тысяч лет назад. Вот так-то. Он улыбнулся.
— Вы знаете, меня всегда умиляет эта музыка. «Прощание славянки», — уточнил он, — под которую уходит поезд из этого города. Нигде больше не встречал.
Она улыбнулась в ответ.
— Я тоже. — Она кивнула. — Что-то щемящее есть, да? Но если подумаешь, что ты-то сюда вернешься, печаль проходит. Значит, для тех, кто вернется, печали нет.
— Ага, печаль только для провожающих. Я правильно понял? — спросил он с некоторым удивлением от собственной прозорливости. — Вы правы. Да… вот я уезжаю, но обязательно вернусь.
