Незабываемые сцены физического угасания героя становятся и кульминацией романа. Здесь все строится на резком контрасте. Полный сил юноша, потом зрелый, самодостаточный мужчина, гордый, независимый и отличающийся завидным здоровьем, обессиливает, превращается в немощного старика, теряет память. Писательский талант автора раскрывается в полную силу, когда лишь несколькими скупыми штрихами создается объемное кинематографическое изображение ухода героя из жизни, и читатель искренне сопереживает герою. Неподдельной грустью окрашены сцены последних встреч Энрико и Паулы, сестры Карло. Герой был влюблен в нее в юности, и потом, уже после смерти Карло, они не раз встречались. Выйдя замуж, Паула оказалась в Швейцарии, а по окончании еще одной мировой войны, выпавшей на долю их поколения, — она едва ли не единственная оставшаяся в живых из большой еврейской семьи в Гориции. В нацистских концлагерях погибли все ее родственники, включая девяностолетнюю мать, всегда с особой теплотой относившуюся к другу своего погибшего сына. Сам Энрико — в молодости подданный Австро-Венгерской монархии, а в зрелые годы — Итальянского королевства, обзаведясь домом на берегу моря в местах, где проведены незабываемые дни юности, после нового передела европейской карты не уехал, как многие другие, в Италию и в последние свои годы живет уже в социалистической Югославии.
Паула навещает его, невзирая на трудности преодоления новых послевоенных границ. Они идут на берег в том месте, где когда-то провели лучшие дни беззаботной юности и им казалось, что впереди — прекрасное будущее. И тут возникает проникнутое трагизмом ощущение, что семьдесят лет промчались как один день и, пройдя немалый жизненный путь, герои романа вернулись к изначальной точке. Хотя Энрико и Паула всегда были отдалены друг от друга, жизнь проведена вместе. Они понимают, что оставшееся им время сжимается до последнего предела. Цепь пространства и времени замыкает брошенная Паулой в начале века шишка пинии, долетевшая до его середины. Все, жизнь героев, как и сам роман, подошли к концу. Другого моря нет, да если оно где-нибудь и могло существовать, это всего лишь несбывшаяся мечта…
В отличие от многих других, склонных к морализаторству современных писателей и публицистов, Магрис не поучает. Его произведения — не монолог, а диалог автора с читателем, соучастником творческого процесса. Согласитесь, что в современной прозе нечто подобное — большая редкость. Присущий творческой манере писателя историзм, точное воспроизведение канвы исторических событий, заставляет безоговорочно поверить в реальность происходящего. Нарочитая лапидарность авторского стиля сходна с поэзией в прозе. Мало кому из прозаиков удавалась столь проникновен ная, поэтическая выразительность в прозе, в русской литературе с ней связаны те, кто и начинал как поэты: Тургенев, Бунин, А. Белый, Пастернак.
Действие романа разворачивается в первой половине двадцатого века, но нити культурных реминисценций тянутся до древнегреческого гомеровского эпоса и поэзии латинских авторов периода Древнеримской республики. Энрико погружен в глубочайшие вековые пласты европейской культуры, мало интересуясь временами, в которых ему довелось жить и знаковыми фигурами которых являются кайзеры, короли, диктаторы. Люди для них, как и рабы в древности, всего лишь покорные винтики тоталитарной государственной машины, а правят бал, как нередко бывало и раньше, шайки злодеев. Энрико нет дела до этого, и все эти кайзеры, короли, фашистские тираны и коммунистические вожди, собиравшиеся каждый по-своему «осчастливить» человечество, проходят в романе всего лишь вторым планом, оставаясь за кулисами. Эти имена возникают лишь для отсчета времени, отсюда и упоминания о таких исторических лицах, как австрийский кайзер Франц-Иосиф, аргентинский президент Иригойен, итальянский король Виктор-Эммануил III, фашистский дуче Муссолини, нацисты Третьего рейха, югославский правитель Тито, советский диктатор Сталин.
Все это фон, лишь задники театральных декораций тернистой сцены, на которой проходит жизнь незаурядного европейского интеллигента, или, как поправили бы нас в Европе, интеллектуала, потому что понятие интеллигент связывается там главным образом с русской культурой. Это своего рода микроистория одного человека, если применить здесь понятие, ставшее модным в исторической науке конца XX века. Если коротко, то это уход от изображения в исторических трудах лишь эпохальных, по мнению традиционной историографии, событий. При таком ракурсе уже не столь важны прежние приоритеты, отображение извечной борьбы внутри и вне национальных сообществ. История рассматривается сквозь призму отдельно взятой личности, жизни отдельного индивидуума, принятия или отвержения им господствующих в данный момент моральных ценностей, с опорой на которые творится всякая политика, вкладывается конкретное содержание в понятия прогресса и регресса. Это попытка обнажить обратную сторону, показать, что историю творит прежде всего огромная масса рядовых людей, а не несколько личностей из так называемых элит. Деяния элит, ранее всегда попадавшие под лупу историков, при такой постановке уже менее важны, больше внимания уделяется рядовому человеку, стараниями которого, как открыли для себя сторонники новомодных подходов, и движутся исторические процессы.
Разумеется, срез жизни некоего интеллектуала историку сделать легче, чем такой же срез бытия городского рабочего или работницы, приросшего к земле крестьянина или среднего служащего в столицах либо в глубокой провинции. Жизнь интеллектуала поддается этому проще, так как он, как правило, homo scribens — человек пишущий, да и читателю подобных исторических трудов она гораздо интереснее, чем жизнь ничем не примечательного человека из массы. Присущие западной исторической науке новые веяния нашли немало сторонников не только там, но докатились и до отечественных просторов. Однако в нынешних условиях это скорее некая девиация, дань моде, как известно, быстротечной и проходящей.
Все это сказано для того, чтобы читателю стало ясно, в какой обстановке и на каком этапе постоянно ведущейся дискуссии европейских интеллектуалов создавался роман «Другое море». В романе ощущаются отголоски этой дискуссии. Фантазия автора выводит нас за ее узкие рамки. Магрис по-своему ставит вечный вопрос о смысле человеческой жизни, о том, как творческая личность, выбирая между добром и злом, может противостоять громаде унифицированного общества. Найдя верный тон, автор держит читателя в постоянном напряжении. Закрыв книгу, тот продолжает помнить ее содержание, продолжает раздумывать над не поддающимися простому решению вопросами. Духовная жизнь героя романа неповторимо индивидуальна, как отпечатки пальцев, это ментальность интеллектуала, приобщенного к великой культуре предков. Не случайно, прежде чем вывести героя на более широкие просторы, автор помещает его в классную комнату классической гимназии, полинялые, серые стены которой герой запомнит на всю жизнь, так же как и лучших своих учителей, определивших его мировоззрение и характер.
Роман содержит огромный заряд гуманизма. Принимая близко к сердцу жизненную драму нелюдимого, черствого на первый взгляд, эгоистичного главного героя, читатель чувствует, что этот странный чудаковатый тип — один из тех, кто вполне мог жить по соседству с ним, что и сам он тоже вполне мог бы оказаться на его месте. Жизнь героя легко проецируется на сотни, тысячи, возможно десятки тысяч жизней похожих на него интеллектуалов. В XX веке они нередко оказывались отвергнутыми и невостребованными равнодушным к ним обществом. Они пришлись не ко двору, не сумев оказаться на гребне волн, похожих на те, в которые вглядывается юный Энрико с борта океанского лайнера, несущего его к другому морю, в грядущую иную и многообещающую жизнь.
