— Я рада, что мы не Абеляр и Элоиза, — сказала я Леннарту. — Если у меня будет сын, нам не придется идти из-за этого в монастырь.
— Нет, слава Богу! — воскликнул Леннарт. — Если у тебя будет сын… Подумать только, если это будет!
Подбежав к одной из цветочниц, он купил большой пучок фиалок.
— Фиалки — маме, — сообщил он и приколол цветы к моему пальто.
Он взял меня под руку, и мы пошли дальше, такие радостные, хотя это и был наш последний день в Париже.
Мы шли по нашим улицам, проследовали по набережной Сены до самого Pont au Change[156], наслаждаясь роскошной цветовой гаммой цветочных киосков и не чувствуя легких капель моросящего дождя. Но средневековая башня Консьержери и тонкий шпиль Sainte-Chapelle[157]уже вырисовываются на фоне неба, где серебро сгустилось в темно-серую окраску — скоро дождь польет всерьез.
Надежнее поспешить обратно на левый берег, к Place St.-Michel[158], это все равно что быть уже дома, в отеле. Rue du Chat qui Peche, улица Ловящей Рыбу Кошки, тоже наша, хотя это самый маленький переулок Парижа и хотя Ева утверждает, что, судя по запаху, ее лучше назвать «Улица Писающей Кошки». Еве не следовало бы проявлять такое высокомерие! Разве ей не известно, что кошкины предки обитали во времена Данте и упоминаются в его «Рara-diso»?[159]
Rue de la Huchett, Rue Saint-Severin, Rue de la Bucherie! О, все эти извилистые темные улицы — здесь каждый камень говорит на латыни! Здесь центр старинного квартала, раскинувшегося вокруг старейшего университета Европы! Здесь студенты сидели на снопах соломы посреди улицы и слушали, как их достопочтенные учителя читают лекции из открытого окна какого-нибудь расположенного поблизости дома.
Здесь мне хорошо, несмотря на то что этот квартал пользуется дурной славой. Дома здесь такие ветхие, люди, которые живут в них, возможно, такие же.
Снова над нашими головами льет дождь. Но мы знаем, где искать пристанище. Saint-Severin, самая чудесная маленькая церквушка, какая только есть в Париже, встречает нас ароматом курений и мягким сиянием восковых свечей. Здесь мы остаемся, пока небо пытается затопить весь Quartier Latin и всех, кто там есть.
Но все, кто там есть, спешат укрыться в воротах и спокойно стоят в ожидании… Они знают, что дождь кончится, а парижское небо капризно не только в апреле.
По мне, пусть льет дождь. Я нашла себе, такое интересное занятие: я читаю книгу. Здесь, в церкви Saint-Severin, есть большая книга, в которой люди излагают Всевышнему свое горе и заботы! Книга эта — своего рода непосредственная переписка с Богом. Раз в неделю, во время службы, все пожелания читаются вслух, возможно, для того, чтобы Бог их лучше услышал. С трогательным доверием просят несчастные о помощи. Один кается в своих дурных поступках, другой хочет избавиться от болезни, третий надеется, что хорошо сдаст экзамен, а несчастная мать желает, чтобы Бог положил конец постоянным раздорам сына с его женой.
Пока за стенами церкви льет дождь, я читаю и читаю, усердно переворачивая большие страницы. В самом низу последней страницы написано мелким волнующим почерком: «Seigneur, rendez-moi топ ami» — «Господи, верни мне моего друга».
Да, Господи, сделай это — во имя всех любящих, во имя Леннарта и Кати, — верни бедной девушке ее друга! Ты один знаешь, как она страдает! О, я хотела бы тоже написать в эту книгу. Но книга Saint-Severin, возможно, предназначена только для католиков. А во-обще-то я знаю, что я написала бы: «Господи, дай мне сына…» или: «Если Тебе так угодно — маленькую дочку, сделай это, о Господи… поскорее!»
Когда мы выходим из церкви, небо голубое, солнце сияет! Улицы чисто вымыты и воздух свеж. На Boulevard St.-Michel молодежь так и кишит. Молодежь, молодежь со всех стран света. Мы с Леннартом идем среди них и прощаемся с Парижем. Прощай, Париж, старый Париж! Париж — молодой!
Капли дождя сверкают на деревьях Люксембургского сада, и на еще влажной скамье сидит там студент со своей девушкой, и они горячо, от всего сердца целуются. The last time 1 saw Paris, her heart was warm and gay[160]…
У него на сердце было тепло и радостно. Старый город с молодым сердцем. Как она выразилась, эта lа grande mademoiselle? «Дамы моего ранга всегда молоды!»
XIIЗамок в прихожей щелкнул. Ева вернулась домой из конторы. Я услышала, как она поет. «Comme un p’tit coquelicot…» — пела она, и я знала, что она причесывается, стоя перед зеркалом. Потом она вошла в свою комнату. А потом заглянула ко мне.
Она остановилась на пороге, глядя на опустошение… И глаза ее медленно наполнились слезами.
— Здесь жила Кати, — тихо сказала она. — Мир ее памяти!
— О Ева! — воскликнула я, не в силах выговорить больше ни слова.
Я протянула руку и неуклюже погладила ее по щеке. От прикосновения моих пальцев на щеке осталось пять черных пятен. От хлопот с переездом всегда столько грязи!
Я могла себе представить чувства, которые испытывала Ева. Осталась только пустая комната с кучей хлама на полу и пятнами на обоях, по которым можно увидеть, где висели картины.
Мы молча стояли, и я знаю, что обе мы думали о том, как все было раньше.
Если бы был такой же день, как обычно, то мы с Евой шли бы домой из конторы вместе. Мы приготовили бы вместе обед и ели бы за столом в моей комнате. Возможно, вечером у нас собрались бы друзья, и мы бы вскипятили чай и приготовили бутерброды. Возможно, мы отправились бы в кино, а потом, сидя на оттоманке в комнате Евы, болтали о фильме, который смотрели, и о многих других важных вещах. Мы бы без конца хохотали, а Ева, жестикулируя, рассказывала бы о Курре и Альберте, и о Ёране, и о Буссе, и еще о нескольких в придачу, а я бы говорила только о Леннарте.
Всему этому настал конец. Конец нашему веселому соседству в этой двухкомнатной квартирке! Только теперь эта мысль начала причинять боль. Ах, почему нельзя получить что-нибудь в этой жизни, не пожертвовав чем-то другим?
Сегодня было так весело! Я с величайшим удовольствием смотрела, как грузчики переносили мою мебель наискосок через тамбур в мой новый дом. Я с трудом перетаскала туда книги и картины, разобрала шкаф и выбросила все старье. И все время, делая это, я напевала вполголоса самой себе коротенькие веселые песенки.
