Окрестные испанцы нас ненавидели. Все кричали: «Убирайтесь в свою Палестину!» Однажды начался дождь и шел восемь дней подряд, ни на минуту не прекращаясь. Реки вышли из берегов. Это было настоящее наводнение. Вдруг днем стало темно, как ночью. Такая сверкала молния, гремел такой гром, думали, наступил конец света. И тут еще град. Градины падали огромные, аж с гусиное яйцо. Здоровый кусище льда проделал дыру в крыше и разрушил дом. Как могла такая глыбина упасть с неба? Среди нас было несколько стариков. Они стали молиться о спасении, возносить покаянные молитвы Господу: были уверены, что Мессия уже здесь, рядом, а то, что происходит, — последняя война между Гогом и Магогом[31]. Кто мог писать, те писали длинные письма барону, но барон ни разу им не ответил.
Женщины делали только одно — плакали. И вот приехал к нам юноша. Гершеле Московер его звали. Он был — как это называется? — идеалист. Вот-вот. Носил длинные волосы и одет был в черную косоворотку подпоясанную кушаком. Он уже побывал в Святой Земле и уехал оттуда. «Там, — говорил он, — пустыня. А здесь плодородная земля». С ним приехала молодая женщина. Ее звали Белла. Красавица была. Черные волосы и смуглая, ровно цыганка. Ослепительно белые зубы. Все мужчины были от нее без ума. Она входила в комнату, и сразу становилось светлее. Она находила утешение для каждого, всем помогала. И роды принимала, когда требовалось. Но женщины стали жаловаться, что Белла приехала сюда соблазнять их мужей. Столько было сплетен и пересудов. И вот в разгар всего этого Белла заразилась брюшным тифом. Ничто не могло уже ее спасти. Это враги ее наслали на нее проклятие. Гершеле Московер стоял у ее могилы и отказывался читать кадиш. Через три дня он повесился. Хотите еще чашечку кофе? Пейте, друзья мои, пейте. Когда еще я смогу удостоиться такой чести? Хотите, пройдем со мной на кладбище? Это здесь, рядом. Я все вам покажу. Все наши колонисты здесь похоронены.
Мы закончили завтрак. Старик взял палку, и мы побрели на кладбище. Ограда разрушена. Кое-какие камни наклонились, некоторые опрокинуты. Все заросло сорняками, дикими полевыми тетями, Выбитые на плитах надписи полустерты, позеленели — покрыты мхом и лишайником. Там и тут торчали, полусгнившие деревянные таблички. Старик указал на холм:
— Там лежит Белла. И рядом с нею Гершеле Московер. Они вместе жили и… как это сказано в Библии?
Я помог ему:
— «Любящие друг друга при жизни, и в смерти они были неразделимы».
— Вот, вы-то помните. А моя память уже не та. Что было семьдесят лет назад, помню как сегодня. А что было вчера, куда-то исчезает. Это все годы, все возраст. Я могу сидеть с вами семь дней и семь ночей, и все равно не смогу пересказать даже десятой доли того, что мы тут пережили. Разве теперешние знают об этом? Они и слышать ничего не хотят. Все теперь получают готовенькое. Всю работу за них делают машины. А они садятся в авто и едут в Буэнос-Айрес. Вот вы двое — вы муж и жена?
— Нет, мы просто друзья.
— И не собираетесь пожениться?
— У него уже есть жена. — И Соня показала на меня.
— Ну хорошо, давайте посидим.
Старик сел на скамейку. Мы с Соней еще побродили среди могил, попытались разобрать надписи на памятниках. В воздухе пахло чем-то сладким, будто медом. Запах тлена. Жужжали пчелы, перелетал с цветка на цветок. Над могилами порхали огромные бабочки. У одной крылья были в белую и черную полоску, как талес. Мы поднялись на холм и увидели камень с двумя именами — Беллы и Гершеле Московера.
Соня взяла мою руку и начала раскачивать туда-сюда. А потом вонзила ногти в ладонь. Мы стояли перед камнем и не могли двинуться с места
Не могли уйти. Каждое мгновение какая-нибудь птица подавала голос. И это были разные голоса. Воздух был напоен густым ароматом. На Сониных волосах собралась целая коллекция насекомых. Божья коровка села на лацкан моего пиджака, гусеница заползла на брюки. На старом кладбище все смешалось. Жизнь, смерть, любовь… Соня сказала:
— Если б мы могли тут остаться, как все эти…
Вскорости мы вернулись к скамье, где нас ждал старый колонист. Он уснул. Беззубый рот приоткрылся, и теперь старик был похож на труп. Но глаза под кустистыми бровями, казалось, улыбались. Прилетела бабочка и села на козырек его кепки. И осталась там. Будто застыла. Погрузилась в свои мысли, древние, как ее род. Потом взмахнула крылышками и полетела в сторону холма, где лежали Белла и Гершеле Московер — Ромео и Джульетта грандиозной мечты барона Гирша: превратить русских евреев в аргентинских крестьян.
Из сборника СТАРАЯ ЛЮБОВЬ (OLD LOVE)
ПРИЕМ В МАЙАМИ-БИЧ
Я жил тогда в Майами-Бич. Однажды раздался звонок. Звонил мой старый приятель Ривен Казарский, писатель-юморист, он спросил:
— Менаше, не хотите ли совершить мицву? Думаю, это будет впервые в вашей жизни.
— Мицву? Это я-то? — возразил я. — Что это за слово такое? На иврите? На арамейском? А может, это по-китайски? Какая еще мицва, да еще здесь, во Флориде!
— Нет, Менаше, это не то чтобы мицва. Объясню сейчас. Тут есть один человек. Он мультимиллионер. Несколько месяцев назад в автомобильной катастрофе погибла вся его семья: жена, дочь, зять, маленький двухлетний внук. Он сокрушен совершенно. Тут в Майами он построил несколько доходных домов, да еще и кооперативы — наверно, дюжина будет, не меньше. Он ваш преданный читатель и большой почитатель. Хочет устроить прием в вашу честь. А если не хотите — просто встретиться с вами. Он откуда-то из ваших мест — из Люблина, что ли, или как это у вас называется, не знаю. Прямо из лагеря он приехал сюда, в Америку, — гол как сокол. Говорит на ломаном английском. И вот за пятнадцать лет стал миллионером. Как это у людей получается, никогда не пойму наверно. Думаю, это инстинкт. Вроде как у курицы класть яйца или у вас — корябать свои романы.
— Премного благодарен за комплимент. И что же я получу за эту мицву?
— На том свете получите, на том свете. Хороший кусочек левиафана. Да платоническую любовь Сары, дочери Товима. А на нашей паршивой планете, может, он продаст вам кооперативный дом за полцены. Он перегружен деньгами, а наследство оставить некому. Он хочет писать мемуары. И чтоб вы помогли ему — может, что поправить, отредактировать. У него больное сердце. Ему вживили электростимулятор. К нему приходят медиумы, и он к ним ходит тоже.
— И когда он хочет встретиться со мной?
— Да хоть завтра. У него кадиллак. Он сам заедет за вами.
На следующий день в пять часов зазвонил телефон, и швейцар-ирландец сообщил, что меня ждут внизу. Я спустился на лифте и увидел маленького человечка — в желтой рубашке, зеленых брюках и лиловых ботинках с золочеными пряжками. Лысина на макушке, вокруг торчат редкие волосы, а круглое лицо — как румяное яблоко. Длинная сигара торчит из узкогубого рта. Он протянул влажную ладонь и пожал мне руку — раз, другой, третий. Произнес тонким, пронзительным голосом: «Для меня это и удовольствие, и большая честь. Меня зовут Макс Фледербуш».
