В свое время что-то из этой брони надевал его дед Ярослав, в другой ходил на рыцарей отец Александр Невский. Вот с тем мечом он бился со шведским королем Биргером…
В опочивальню со стены Детинца доносились окрики дозорных. Сморенный многодневной и утомительной верховой ездой, великий князь зевал, готовый каждую минуту провалиться в сон. Иногда он вздрагивал, открывал глаза, и ему становилось мучительно больно от своего настоящего положения. Страшно, когда перед очами мелькали пожары, осада Владимира, слышались крики. Сколько же бед наваливалось на землю Русскую, какая работа предстоит! В первую очередь надо отстроить городские стены, разрушенные ордынцами, срубить хоромы и избы, сожженные татарами, и дождаться, когда вернется в них люд, спасшийся от смерти и плена…
От этих воспоминаний росла мера ответственности и на время отступал сон. А когда он все-таки наваливался, беспокойство не покидало и во сне. Дмитрий увидел себя стоявшим на высоком, обрывистом берегу Клязьмы. Позади, за его спиной, церковь, а внизу река течет и люд толпится.
Присмотрелся князь и охнул. Это же не Клязьма катит воды, это Волхов бурлит. И стоит он на мосту волховском. Откуда ни возьмись, толпа мужиков на мост ворвалась — орут, кулаками размахивают.
Дмитрий удивился, а из толпы кричат: «С веча мы!» — и подступают к князю угрожающе. Все ближе и ближе. Хотел он посторониться, да куда там. Толпа, вот она, рядом, глотки открыты, глаза вытаращены. Столкнули его в Волхов, глотнул он ледяной воды и пробудился весь в поту. Мелькнула мысль: к чему такое привиделось?
Долго лежал, все думал. Блеклый свет лился в опочивальню. В старых княжьих хоромах народ засуетился, загомонили в гриднице. В Святой Софии ударил колокол к ранней заутрене. Отрок внес таз и кувшин с водой. Князь умывался долго, сгоняя сон. С помощью молодого гридина облачился, причесал бороду, пригладил плешь на голове. Мягко ступая по щелястым половицам, прошел в трапезную, где на столешнице его ждали миска с гречневой кашей на молоке, ломоть ржаного хлеба и кусок мяса вепря.
Отодвинув скамью, Дмитрий перекрестился, сел к столу. Ел холодное мясо медленно, старательно пережевывая. Так же, не торопясь, хлебал кашу.
Вошел гридин, сказал, что явились посадник с тысяцким. Князь встал, позвал их к столу, приготовился слушать. Но они долго не начинали разговор о деле. Поинтересовались здоровьем, дорогой, самочувствием княгини Апраксин.
Но вот посадник Семен заговорил о главном:
Князь Дмитрий Александрович, ты прибежал в Новгород искать защиты, не так ли?
Дмитрий повел головой:
Нет, люди выборные, не только защиты, но и подмоги. Нам Русь отстраивать надобно. Ноне, оглянитесь вокруг, в пожаре она, ее нужно поднимать всем миром. Мужиков из полона выкупать.
Ты, княже, нас своей бедой на жалость не бери. Новгород Великий сам себя поднимет, коли что. А за обиды, что нам чинил, не будет тебе нашей подмоги. Вот наш сказ тебе.
Отодвинул князь Дмитрий миску, руки на столешницу положил. Внимательно смотрел он на новгородских выборных, хмурил брови. Едва посадник смолк, как великий князь пристукнул ладонью:
Так вы, люди выборные, сказываете мне от имени веча аль от себя? Сказываете, новгородцы не намерены встать на защиту русских княжеств? — Дмитрий прищурил глаза, голос сделался насмешливым: — Уж не Литве ли вы, люди выборные, служите? А может, немцам-рыцарям?
Тысяцкий завертел головой:
Надо тебе, князь Дмитрий, помнить: Новгород, коли надобно, за себя постоит. Стены наши осаду выдержат, и Литва и немцы нам не нужны. А за тобой, княже, вин предостаточно, новгородцы не забыли, как ты скотницу нашу пограбил.
А ты, посадник Семен, и ты, тысяцкий Олекса, слышали ли вы голос веча?
Князь Дмитрий Александрович, — прервал его посадник и гордо вскинул голову, — это говорим мы, люди выборные, от имени веча. Не след в колокол бить, к чему город смущать. Либо тебе наших слов мало?
Боярин Семен, ты посадник новгородский, не по твоей ли просьбе я Копорье усмирял, недоимки истребовал?
Тут тысяцкий прервал князя:
Мы то помним. А еще не запамятовали, как ты казну нашу обобрал. А в скотницу все ли воротил? У лопарей сколь пушнины взял?
Долг Новгороду я вернул, а то, что взял, так по праву мне, великому князю, принадлежит. Что же с казны получил, так не могу же я дружину без ваших гривен снарядить.
Посадник укоризненно покачал головой:
Сказ наш неизменный, князь Дмитрий. Мы тебя в Новгород ноне не звали, уходи прочь из города. Тебя в защиту брать не будем. А коли татары на нас двинутся, за стенами отсидимся, нам не впервой. Однако ты, князь, из Копорья своих гридней забери, там нашим ратникам место. А еще сказываем мы тебе от всего Великого Новгорода: не князь ты нам, тем паче не великий. Ты уж коли владеешь Переяславль-Залесским уделом, так и сиди там…
* * *
Не раз задумывался Дмитрий о бренности жизни, ее суетности. Смерть подстерегает каждого — таков удел человека. Покинет жизнь и его, Дмитрия, умрет и сын Иван. Кто станет княжить в Переяславле-Залесском?
Гонит великий князь от себя такие мысли, да они назойливы, следом тянутся. Кому же в руки перепадет любимый Александром Невским Переяславль-Залесский?
И снова мысли великого князя о конце жизни, о том, где ее край, когда начинается небытие…
Нет покоя Русской земле, от первых племен славянских в тревогах и бедах живут русичи. А может, от Рождества Христова? Вот и ныне навел городецкий князь ордынцев на Русь, разоряют они городки и деревни, а князья все делят земли — о каком покое речь вести?..
Иван — боль и горе князя Дмитрия. Болезненный сын у него. И хоть за третий десяток ему перевалило, да нет у него семьи.
«Доколе же?» — спрашивал Дмитрий и не получал ответа.
Нет, не время думать обо всем этом. Ему ли, великому князю, размышлять о бренности жизни, когда ордынцы разрушают землю! Ныне ее поднимать надобно, обустраивать. После каждого ордынского набега в пустоши земля Российская…
Но так ли? Уйдут ордынцы в степи, и встанет Русь. Из лесов поволокут русичи бревна, поставят стены и сторожевые башни, отстроятся. Так было прежде, так и сейчас, так будет и впредь…
«А так ли? — думает Дмитрий. — Наступит день иль год, скинет Русь ордынское иго, может, тогда не будет ее разора. Станут растить хлеб, застучат молоты в кузницах, и люд от неволи спасен будет!..»
По утрам, едва солнце вставало и краем пробегало по Переяславлю-Залесскому, князю подавали коня, гридип придерживал стремя, и Дмитрий не торопясь выезжал за городские ворота.
Привстав в ссдле, он окидывал взглядом стройки: вон мужики бревна тянут, избы и хоромы ставят, а на пригорке, где церковь, уже срубили купол и звонницу.
Пробежится Дмитрий глазами по стройке, вздохнет: эвон, как люду груд но! Терпеливы русичи.
