— А я допоздна работаю пианисткой в кинотеатре здесь по седству. Последний сеанс кончился в девять сорок.
— Ну, ладно, если вы ждете от меня новостей, для этого еще слишком рано.
— Но прошло уже три недели.
— Прошло, моя дорогая, что прошло — то прошло! Что я могу с этим поделать? Вы же мне не дали почти никаких сведений. Я начал с того, о чем вы просили: прочесал весь порт вдоль и поперек, опросил грузчиков, обошел все кабаки, где из-под полы торгуют выпивкой. Кстати, вы должны будете оплатить мне расходы. Квитанции и все прочее у меня имеется.
Жюстин подумала о сбережениях, таявших не по дням, а по часам. Ну да бог с ними.
— Я все вам оплачу. Вы же знаете.
— И потом, тот молодой человек, который…
— Ксавье.
— Да, Ксавье. Кто знает, может быть, он просто, сел на какой-нибудь пароход. Там многих парней берут просто так, прямо перед отплытием. Если и его так взяли, он теперь может быть в другом конце света.
— Вы хотите сказать, что мне лучше бы вообще от поисков отказаться?
Мужчина насторожился: вопрос мог отразиться на его гонораре.
— Я только хочу сказать, что дело это не из простых. И если есть кто-то, кто сможет парня для вас найти, то человек этот — я, Гэри Хублер.
Он положил спичку на стол и мерзко щелкнул языком, пытаясь его кончиком забраться в дупло зуба, из которого выпала пломба. Когда обстоятельства вынуждали Жюстин иметь дело с такими вульгарными типами, от ненавирти и отчаяния у нее на глаза часто выступали слезы.
— Нечего и говорить, вы же понимаете, что, как только у меня будет хоть какая-то ниточка, я тут же дам вам знать. Вы живете там же?
— Нет. Это одна из причин, почему я хотела с вами встретиться. Я переехала сегодня утром. Вот мой адрес.
Она протянула Гэри Хублеру визитную карточку.
БЕЗМОЛВНЫЕ ПЕСКИ
МЕБЛИРОВАННЫЕ КОМНАТЫ
ВЛАДЕЛЕЦ: ЛЕОПОЛЬД ОДОНАХЬЮ
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ
И ТАК ДАЛЕЕ
Детектив прищурил глаза, напрягая память.
— Ну-ка, погодите. Леопольд О’Донахью… Леопольд О’Донахью. Да, теперь припоминаю.
Как ученик, хорошо выучивший урок, он проговорил:
— Старейшина нью-йоркской Гильдии разрушителей, родился в Ирландии, товарищи по работе дали ему прозвище Философ…
— Вполне возможно, — перебила Хублера Жюстин, хоть его осведомленность произвела на нее впечатление.
— Вот видите, я знаю все. Поэтому можете не беспокоиться, я найду вам вашего Ксавье.
Как бы пытаясь ее в этом заверить, он коснулся своей длинной, худощавой, влажной и волосатой рукой локтя Жюстин. Улыбка обнажила его желтые, как у лошади, зубы.
— Мне кажется, я не давала вам разрешения прикасаться ко мне. Гэри Хублер убрал руку. В глазах у него было такое выражение, как будто он хотел сказать ей: «Ну что ты из себя недотрогу разыгрываешь».
Спокойно, с чувством собственного достоинства Жюстин отпила глоток чая.
— Это, конечно, меня не касается, — сказал сыщик, — но из любопытства хочу задать вам вопрос. Когда я найду вам вашего Ксавье, что вы собираетесь с ним сделать?
— Убить его.
Гэри Хублер негромко рассмеялся. Он взял со стола спичку и бережно положил ее в бумажник, который убрал в карман плаща.
— Если вы такое задумали, моя дорогая, вам надо обратиться к кому-нибудь другому. Я в такие игры не играю.
— Я сделаю это сама.
Хублер хотел уже было уйти, но еще некоторое время продолжал сидеть. Воцарилось молчание. Детектив с интересом разглядывал Жюстин.
— Я так понимаю, вы здорово перетрусили. Признайтесь мне в этом, — сказала она.
Детектив цинично хмыкнул.
— Знаете, мне всякое довелось повидать. Меня уже трудно чем-нибудь удивить.
Жюстин накинула лисью шкуру на плечи, приколола шляпку к волосам.
— Скажите мне, только серьезно, что вы не шутите. Вы и впрямь собираетесь это сделать?
— Нет, я это так сказала, ради смеха, — ответила она, поднимаясь со стула.
Оставив на столе мелочь, женщина вышла на улицу.
Гэри Хублер вынул свою зубочистку из бумажника и снова стал задумчиво ковырять в зубах.
Глава 2
Ночь накануне похода в театр с Пегги Ксавье провел очень неспокойно. Конечно, события того дня произвели на него большое впечатление — тайны и откровения о жизни Лазаря, потом этот несчастный случай с динамитными шашками, взрыв которых так и стоял у него перед глазами. Тем не менее он тщательно приготовился к отходу ко сну. Запер лягушачий ларец и для верности обмотал его ремнем. Снял планки собственной конструкции. Потом заткнул уши, наверное, килограммом бумаги.
Тем не менее шум, доносившийся от соседей, не давал ему заснуть до двух часов ночи. Пара, жившая в комнате рядом, вернулась домой около одиннадцати. По тому, как у мужчины заплетался язык, можно было с уверенностью сказать, что он не отказал себе в удовольствии прилично поддать. Женщина громко и неестественно смеялась, будто ее щекотали, что сильно действовало подручному на нервы. Напрасно он ворочался на своем матрасе с бока на бок, как раненая мышка под кошачьей лапой, ему никак не удавалось отключиться, не слушать и не слышать эти звуки. Он часто тяжело вздыхал.
Подручный тщетно силился понять, чем там занималась эта парочка, и эта неопределенность донимала его еще сильнее. Мужчина жалобно что-то просил у женщины, а она согласилась ему уступить с неохотой, да и то только тогда, когда он пообещал ей заплатить. В конце концов Ксавье сдался (он уже отчаялся что-либо понять и уснуть) и, чтобы убить время, стал ходить по комнате из угла в угол в надежде на то, что возня, смех и стоны этой парочки — он вспомнил, что женщину звали Розетта, — стихнут до рассвета.
Когда в конце концов Ксавье удалось забыться, он то и дело просыпался в самых нелепых позах: страуса (зарывшись лицом в подушку, с поднятым вверх задом); собаки, которая чешет себе ухо (нога прижата к щеке, как телефонная трубка); или повешенной кошки — самой неудобной из всех позиций (стоя вверх ногами на кровати с упертыми в стену пятками). Промучившись так около часа, он окончательно проснулся, причем тело его ныло еще сильнее, чем перед отходом ко сну. Все лицо его горело, из глаз искры сыпались, и он заранее судорожно представлял себе все события грядущего дня. Все те испытания, от которых у него все внутренности обязательно начнут сворачиваться узлами. Что его ждет? Скука музеев и суета магазинов? Мороженое? Потом еще этот ресторан и в завершение всех мук — мюзик-холл? Где ему на все это силы взять? А что, если он прямо посреди улицы упадет в обморок, если лишится всех пяти чувств одновременно? Что, если вдруг ему сожмет грудь, и он станет задыхаться? Пегги, конечно, расстроится, он ей все настроение испортит, и так далее, она больше дружить с ним не захочет. Все планы молодой женщины, все ее надежды на то, чтобы удивить его и порадовать, оборачивались для подручного кошмарами.
