блузы, ваши трико, ваши джинсы, ваши бурнусы,
ВСЕ: ваши простыни (чистый хлопок), ваши брюки
для моряков (настоящая одноцветная бумазея),
но также и ваши леса, ваши кровяные колбасы, ваши
виноградники,
ваши вина, ваши руки, ваши недуги,
ваши кинжалы, ваших дождевых червей,
ваших толстых рыб, ваших менее толстых рыб,
ваши головы, ваши угли,
ваши ночи без сна, ваши бракосочетания без коитуса,
ваши маленькие булыжники для хороших дней,
ваши волны, ваших волков, слишком известных, ваш лен без волчанки,
ваши опущения, ваши дыры, ваших шмелей,
ваши рукописи
ваши цели, сразу же поставленные, ваши поры года
в Большом Магазине, ваши нотные записи для гобоя, ваше отвращение
к Тарзану, ваши стойки в барах, которые нужно побелить, до бесконечности,
Белым цветом, Белым цветом, Белым цветом!
ДОЛОЙ ТЬМУ
– Нам бы сейчас Шампольона,[176]– прошептал удрученный Амори.
– Сейчас моя очередь внести лепту в совместные труды, – заявил Саворньян. – Мне также месяц назад пришло почтовое отправление. Ничто в нем не указывало на то, от кого оно, но я тотчас же догадался, что оно имеет отношение к Антону Вуалю, хотя я никак не мог понять, – добавил он, – почему Вуаль хотел сохранить свое инкогнито…
– Что это за отправление? – оборвал его Амори в нетерпении.
– Сейчас. Вот.
Он открыл сумку, порылся в ней немного, затем достал из нее картонный лист и показал его присутствующим.
В руках у него был картон, покрытый каолином (фарфоровой глиной), зачерненный тушью; старательный умелец выбелил его скребком (или, скорее, мастихином[177]), наверняка вдохновляясь трюком богатого на выдумки Жаржака, когда тот щедро имитировал удрученного Белого Короля, которого до него обессмертил великий соперник Удри.[178]Таким образом за счет исчезновения черного цвета был сделан превосходный законченный эскиз, имитировавший надпись на бамбуке, которую можно иногда увидеть в нижней части японских акварелей.
– Это что-то японское? – полюбопытствовала Ольга.
– Да, японское. Я безотлагательно отправился повидаться с моим патроном, – продолжал Саворньян, – а именно с Гэдсби В.Райтом, который проводил меня в Оксфорд, где Парсифаль Огден прочел нам надпись. Вот транскрипция, я все записал:
Кураки йори
Кураки пиши ни зо
Усудзуми ни
Каку тамазуса то
Кари мийюра кана
– Красиво, – заметил Аугустус.
– Это хайку, – продолжал Саворньян, – или, скорее, танка, но не великого Нарихира,[179]а либо Идзуми Сикибу[180](говорят, это было его последнее произведение), либо менее известного Мибу Тадаминэ.[181]Пятистишие якобы появилось в «Го сю и сю», компиляции, предложенной микадо. Парсифаль Огден сделал дословный перевод танка на французский, утонченность которого удивила нас, тем более потому, что нам было известно, благодаря одному японскому другу, с которым Антон Вуаль познакомился некогда в Национальной Библиотеке, что танка всегда имеет три, пять, шесть и даже иногда восемь значений. Однако, как показал Персифаль, приближение, столь украшающее японское искусство, не имеет в глазах француза или англичанина ничего особенного: неясное, несообразное, приблизительное, неотчетливое никогда не будет у них в большом почете. Необходимо, чтобы танка была ясной, сжатой, резкой, прямой, лаконичной, написанной за один присест, несмотря на все затруднения, связанные с ее переводом. Вот перевод,! который предложил нам Огден, отобрав его из пяти-шести вариантов:
Вне черного
В черном пробеге
Такого тонкого карандаша
Проявляется знак:
О, увидь в воздухе альбатроса.
– Очаровательно! – воскликнул Амори. – Но хотелось, чтобы это было нечто более озаряющее.
– Боюсь, что мой вклад, в свою очередь, будет скудным, – произнесла Ольга после долгого молчания, которое никто не осмеливался нарушить, столько было теперь в атмосфере, царящей в комнате, возрастающего беспокойства. – Боюсь, ибо и в газетной заметке, и на картоне, и в танка был, по меньшей мере, намек на известный случай, на объединяющий их момент: на Белый цвет. А в моем случае все проще простого: насколько ваши рукописи неясны, испорчены аллюзиями, труднопонятны, настолько моя рукопись кажется ясной, позитивной, приемлемой…
– Но, – высказал предположение Амори, – если ввиду этого она представляет собой решение…
– Но нет, – оборвала его Ольга, – ты не понял. В моем случае нет ни знака, ни намека. Ибо речь идет не об оригинальной работе, а о труде, представляющем собой компиляцию: это произведения нескольких авторов, которые, будучи очень известными, не имеют для нас каких-либо весомых достоинств…
– Если бы ты рассказала все ab ovo,[182]то можно было бы рассмотреть это детальнее, – предложил Лугустус.
– Хорошо, – согласилась Ольга. – За неделю до этой несообразной записки с таким очаровательным постскриптумом, сообщавшей о том, что грядет самое худшее, Антон Вуаль прислал бандероль и мне. Вот что я в ней обнаружила:
а) короткий роман так называемого Араго под заголовком «Интригующий французский побег», очаровательный томик, в котором меня восхищает сафьяновый, в арабском стиле, переплет, инкрустированный чистейшим матовым золотом. Однако сам роман показался мне слабоватым;
