I
Когда направляешься из Нью-Касла в Оберн, приходится проезжать по дну ущелья. Дорога там идет сперва по левому берегу реки, потом по правому. В одном месте она буквально вырублена в скале, а чуть дальше идет по насыпи из валунов, которые старатели подняли из реки. Само ущелье извилистое, склоны его поросли лесом, так что в темноте, да и в сумерках тоже, надо во все глаза глядеть, а то недолго и в воду съехать. Ночь, о которой я хочу рассказать, была безлунной, река же вздулась после недавних ливней и буквально бесилась. Я ехал из Нью-Касла, до Оберна оставалось не больше мили; другими словами, находился как раз в самом узком и темном месте ущелья. До предела напрягая зрение, я с горем пополам различал дорогу, и вдруг прямо перед лошадиной мордой увидел человека. Я так резко натянул поводья, что лошадь едва не встала на дыбы.
– Простите, сэр, – сказал я ему, – но я вас только что заметил.
– Оно и понятно – в такой-то темноте, – учтиво ответил он, подходя к моей коляске. – А я не слышал вас из-за шума реки.
Я сразу узнал голос, хотя минуло уже пять лет с тех пор, как я слышал его в последний раз. И, признаюсь, вовсе не обрадовался, услышав его снова.
– Доктор Дорримор, полагаю? – осведомился я.
– Он самый. А вы – мистер Манрич, мой добрый приятель. Словами не выразить, как я рад вас видеть. А радость эта, – добавил он со смешком, – объясняется тем, что нам с вами по пути и вы, я надеюсь, пригласите меня в свою коляску.
– Конечно, причем с удовольствием.
Должен признаться, тут я несколько покривил душой.
Доктор Дорримор поблагодарил, уселся рядом со мной, и я поехал так же осторожно, как и раньше. Конечно, все это шуточки воображения, но теперь мне почему-то помнится, будто остальной путь мы проехали в мозглом тумане и я продрог до самых костей, да и дорога показалась куда длиннее, чем на самом деле. Город же, когда мы наконец въехали в него, выглядел унылым и безлюдным, словно был заброшен. Вечер только-только наступил, но ни одно окошко не светилось, да и на улицах не было ни души. По пути Дорримор рассказал мне, где побывал за те годы, что мы не виделись, и зачем сюда пожаловал. Но мне теперь вспоминается лишь сам факт рассказа, но события, о которых Дорримор рассказывал, из памяти испарились. Помню только, что он путешествовал по разным странам, а теперь вот вернулся. Но это я и раньше знал. Не помню я и того, что ему отвечал, хотя, несомненно, отвечал что-то. Но в одном я уверен совершенно: общество этого человека сильно тревожило и угнетало меня, поэтому, остановившись наконец у дверей отеля «Пантэм-хаус», я вздохнул с неподдельным облегчением, ощутив, что уберег свою душу от чего-то извращенного и по-настоящему опасного. Облегчение было бы совсем полным, не узнай я, что доктор Дорримор остановился в том же отеле.
II
Боюсь, я не смогу объяснить свои чувства к доктору Дорримору, если не расскажу вкратце об обстоятельствах, при которых с ним познакомился. Однажды вечером с полдюжины людей – и я в их числе – сидели в библиотеке Богемского Клуба в Сан-Франциско. Беседа наша коснулась искусства престидижитации – в местном театре как раз гастролировал заезжий маг.
– Эти господа – обманщики вдвойне, – сказал один из нас. – Им не удаются настоящие фокусы: такие, чтобы зритель поверил в них до конца, чтобы ему самому захотелось обмануться. А любой бродячий индийский факир легко мистифицирует публику буквально до невменяемости.
– Каким же образом, позвольте вас спросить? – осведомился другой, зажигая свою сигару.
– Да наиобычнейшими из своих трюков. Например, они подбрасывают вверх разные предметы, а обратно они не падают. А иные просят зрителей указать место, где должен вырасти цветок, и тут же, буквально на глазах, там пробивается росток, тянется вверх, одевается листвой и, наконец, расцветает. Или сажают человека в большую корзину и протыкают ее мечом. Жертва кричит, брызжет кровь, а когда корзину открывают, в ней никого нет. Некоторые же подбрасывают в воздух шелковую лестницу, взбираются по ней и исчезают.
– Чепуха! – сказал я, может быть, слишком резко. – Вы-то, конечно, не верите всем этим россказням.
– Мне нет нужды верить. Я все это видел собственными глазами, причем довольно часто.
– А я вот верю, – заявил местный репортер, говорят, талантливый. – Я так много писал об этом, что разубедить меня сможет только доказательный опыт. Я ведь должен верить в то, о чем пишу.
Никто не засмеялся – все смотрели на что-то у меня за спиной. Я обернулся и увидел мужчину в вечернем костюме. Похоже было, он только что вошел в библиотеку. Лицо у него было смуглое, чуть ли не коричневое, с довольно тонкими чертами. В глаза сразу же бросались густая черная борода, копна непослушных черных волос и крупный нос. Взгляд же был пронзительный и ледяной, как у кобры. Один из нашей компании поднялся и представил остальным доктора Дорримора из Калькутты. Когда ему представляли по очереди всех нас, он кланялся каждому на восточный манер, но никакой почтительности в этих поклонах не ощущалось, а его улыбка показалась мне циничной и даже, пожалуй, презрительной. Общее же впечатление от него я бы назвал отталкивающим и располагающим одновременно.
Его появление направило общую беседу в другое русло. Доктор говорил мало, и у меня в памяти почти ничего не сохранилось. Голос у него был глубокий и мелодичный, но производил такое же впечатление, что и взгляд. Когда я вскоре собрался уходить, Дорримор тоже поднялся и надел пальто.
– Мистер Манрич, – сказал он, – нам с вами по пути.
«Черт бы тебя побрал! – подумал я. – Откуда тебе знать, куда я пойду?»
А вслух сказал:
– Буду рад составить вам компанию.
Из клуба мы с доктором вышли вместе. На улице не было ни одного экипажа, даже возчики давно уже спали. В небе круглилась полная луна, с моря дул свежий бриз. Мы пошли вверх по Калифорния-стрит. Я подался туда, надеясь, что доктору нужно в противоположную сторону, к одной из гостиниц.
– Так вы не верите тому, что говорят об индийских факирах? – с напором спросил он.
– А откуда вы это знаете? – спросил я.
Вместо ответа он одной рукой тронул мое плечо, а другой указал на тротуар перед нами. Почти у самых наших ног лежал мертвый мужчина! Голова его была запрокинута, и лицо в лунном свете казалось совершенно белым. В груди у мертвеца торчал меч с рукоятью, украшенной сияющими самоцветами. По камням тротуара растекалась целая лужа крови.
Я был потрясен, испуган – и не только тем, что увидел, но и обстоятельствами, при которых я это увидел. Когда мы поднимались по Калифорния-стрит, вся она была передо мной как на ладони: и проезжая часть, и оба тротуара. Как же я мог при полной луне не заметить этот жуткий труп? Немного оправившись, я понял, что мертвец одет как для выхода: под распахнутым пальто был виден фрак, белый галстук и накрахмаленная манишка, пронзенная мечом. А лицо его… Господи милосердный, это было лицо моего спутника! Если не считать мертвенной бледности, оно в каждой своей черточке, в каждой детали совпадало с лицом доктора Дорримора. То же можно было сказать и об одежде. Совершенно растерянный, я огляделся, ожидая увидеть Дорримора вживе, но его нигде не было. Зябко передернув плечами, я повернулся, намереваясь поскорее покинуть страшное место, но тут кто-то крепко взял меня за плечо. Я едва не заорал от ужаса – прямо передо мной стоял убитый, и меч все так же торчал у него в груди! Впрочем, мертвец тут же вырвал его из раны и отбросил прочь. Блеснув в лунном свете совершенно чистым стальным лезвием и драгоценными камнями на рукояти, меч со звоном упал на тротуар… и исчез! А Дорримор, такой же смуглый, как и прежде, отпустил мое обмякшее плечо и посмотрел на меня так же насмешливо, как и при первой нашей встрече. «Мертвые выглядят совсем по-другому», – успокоил я себя. Я тут же обернулся, но увидел лишь ровный тротуар, совершенно пустой на всем своем протяжении.
