– Прости меня, маленькая... Прости... Только не уходи... Я уйду... Ты не уходи... Это твой дом... Ты – жизнь. Ты – свет. Я оказался ненастоящим. Игрушечные победы. Смешные поражения. Это твой дом. Прости...
Она потянулась к нему, трясясь от ужаса, но полная решимости остановить этот страшный сухой плач, этот звериный стон, который так не вязался с привычным обликом графа Джона Ормонда... Впрочем, привычному сегодня пришел конец. Навсегда.
Он шарахнулся от ее прикосновения, точно она прижгла его раскаленным железом. Стремительно поднялся, подхватил рубашку и ушел, не оглядываясь.
Жюли бездумно провела рукой по опухшим и саднившим губам. На руке осталась кровь. И ее вкус на языке.
Она медленно подобрала футболку, натянула ее, морщась, словно от боли. Негнущимися пальцами застегнула джинсы. Поднялась и пошла к замку. Почти у самой лестницы криво ухмыльнулась, хлопнула себя по лбу и развернулась на сто восемьдесят градусов.
Она туда не пойдет, хоть вы ее убейте. Не сейчас. Чуть позже. Когда утихнет боль в груди. Когда разорвется наконец это проклятое сердце. Когда она сможет осмыслить то, что с ней сейчас произошло. Назвать вещи своими именами.
Ее только что оттолкнул человек, в которого она влюбилась без памяти. Единственный мужчина, которому она была готова добровольно сдаться в рабство.
Бедная, глупая Жюльетта Арно!
Гортензия Ормонд с недоумением посмотрела на Джеймса Бигелоу. Так могла бы посмотреть Клеопатра на раба, сообщившего ей, что у нее сегодня вид так себе.
– Что вы сказали, юный Джеймс? КАКИЕ звуки доносятся из комнаты моего племянника?
– Странные, миледи...
– Интересно. Что же это за звуки? Виолончели? Волынки? И почему вы берете на себя смелость упоминать о них?
– Миледи, я очень извиняюсь, но... Это рыдания.
– Чьи?!
– Ну... вероятно... мистера Джона, миледи. Это же его комната.
Гортензия с раздражением отодвинула тарелку с беконом и забарабанила пальцами по столу.
– Джеймс, в последнее время мне не нравится ваше состояние. Вы, голубчик, приехали из Лондона совершенно издерганным. Надо бы попросить доктора осмотреть вас. Звуковые галлюцинации...
– Миледи, я очень извиняюсь, но это не галци... не глюки, короче! Я хотел позвать мистера Джона завтракать, подошел к двери, а из-за нее – рыдания. Такие... глуховатые. Мужские. Согласитесь, какой мужчина может рыдать в комнате мистера Джона? Вы бы пошли, послушали...
Гортензия поднялась из-за стола и решительно направилась к дверям. В этот момент из коридора выплыл Бигелоу-старший.
– Миледи, звонила мисс Уайт. Она приедет сегодня шестичасовым поездом.
– Еще лучше! Только ее здесь и не хватало.
– Кроме того, осмелюсь доложить, мисс Жюли видели бегущей по лугу в сторону леса.
– Какого леса?! До него же пять с лишним миль!
– Ее видел мальчишка Джонса, миледи. Он ехал на велосипеде из деревни, чтобы передать в замок утренние телеграммы...
– Короче, Бигелоу!
– Мисс Жюли пробежала мимо, вся в слезах и босая.
– Очень интересно. Что за дом такой, все с утра в слезах. Бигелоу, позовите, пожалуйста, мистера Джона завтракать.
– Он просил передать, что не будет завтракать, миледи.
– Почему? То есть... я хотела спросить, с ним все в порядке?
– Боюсь, что нет, миледи. У его сиятельства был очень странный голос. Такой, я бы сказал, трагический. И глухой.
Гортензия мрачно посмотрела по сторонам.
– Ничего не понимаю. В такую рань – и уже все расстроены. Когда успели? Бигелоу, отнесите завтрак в комнату к его сиятельству. Скажите ему, что мисс Жюли убежала в лес босиком. Он опекун, пусть сделает что-нибудь. И принесите мне свежий кофе, этот остыл.
– Слушаю, миледи.
Через пять минут, когда Гортензия Ормонд поднесла к губам чашку с кофе, за дверями столовой раздался грохот и звук очень торопливых шагов. Хлопнула входная дверь. Заинтригованная леди подскочила к окну и увидела, что ее племянник, граф Лейстерский, бегом удаляется от замка в сторону леса. Примечательным являлось то, что граф Лейстерский был босиком. Леди Гортензия возмущенно фыркнула и посмотрела на Снорри Стурлуссона, который ответил ей кротким взглядом.
– Что ты лежишь, пудель-переросток? Беги, ищи! Ищи Жюли, ну? Ищи Джона!
Огромная тень метнулась, едва не свалив по дороге Бигелоу, открывшего дверь. Дворецкий степенно сообщил:
– Миледи, его сиятельство бросился на поиски мисс Жюли и завтракать не будет.
– Бигелоу! Прекратите! Уберите кофе. Налейте мне мадеры. Я ничего не понимаю, а от этого у меня болит голова. Что происходит в этом доме?
– Не могу знать, миледи.
– Ладно. Думаю, далеко они босиком не убегут.
Он бы ее в жизни не нашел, если бы не Снорри. Громадный пес догнал хозяина, и Джон превратился в ведомого. Волкодав несся, нагнув морду к земле, и возбужденно гавкал. Потом он вдруг остановился и через мгновение резко повернул налево. Там, в небольшом овражке, они с Джоном и увидели Жюльетту. Девушка сидела на земле, обхватив коленки руками, и молчала, глядя прямо перед собой. Она и головы не повернула в сторону Джона, но произнесла:
– Если ты еще раз извинишься, я умру. Нажрусь белены и умру. Страшной смертью, с поносом и судорогами.
Джон спустился в овражек, сел рядом, стараясь не коснуться ее плечом. Но Жюли и не думала придвигаться к нему. Она сунула в угол рта травинку и заговорила монотонным, лишенным всяческих эмоций голосом.
– Я родилась в Англии. Мать была наполовину англичанкой, наполовину француженкой. Работала в театре. Потом ее уволили, и она уехала во Францию. Мне было три года. Потом она умерла, а меня отдали в детдом. Там жилось хреново, иначе говоря – отвратительно. Помимо всех иных прелестей, мы здорово голодали, особенно весной. Потом-то яблоки, вишни – прожить было можно, а вот в марте и апреле – беда. В пять лет я научилась воровать. А в шесть – стырила лопатник у одного старичка. Он играл в шары на бульваре Распай, а мы там промышляли. Короче, я сделала ноги, а этот дедуган как дернет за мной – что твой конь! Поймал, отнес обратно, посадил на лавочку. Накормил пирожками. Лопатник забрал, деньги из него выгреб и мне отдал. Санта-Клаус! Так мы с Гарольдом и познакомились.
Ему не дали меня удочерить. Тогда в Марселе поймали шайку педофилов, с тех пор органы опеки во всех на всякий случай видели растлителей. Ну а тут, тем более, одинокий и ни разу не женатый дед, англичанин, богач. Ясно – педофил. Дяде Гарри разрешили встречаться со мной только в людных местах, три раза в неделю, по два часа. Мы с ним весь Париж обошли за первый год. Разговаривали, каштаны ели. Он меня научил на велосипеде кататься. С собой в приют я его не брала, старшие наверняка отобрали бы. Так дядя Гарри за мной и приходил – с маленьким велосипедом.
