Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
Мелвину весь этот цирк с телефонами не нравился. Когда я звонила, он вечно криво глядел на меня. Телефонный аппарат он вечно держал рядом с собой. И каждый раз мне приходилось просить, чтобы он придвинул его поближе ко мне.
Вполне возможно, что он куда-то пожаловался, поскольку через какое-то время мне дали привилегию выхода за пределы отделения. Правда, исключительно на психоанализ, но все-таки. В случае каких-то других занятий я всегда ходила в группе.
Когда я открыла тоннели, был уже декабрь. Вместе с Джорджиной я присоединилась к группе пациенток, направляющихся в кафетерий на обед.
Говорят, что Христофор Колумб открыл Америку, а Исаак Ньютон – силу притяжения, как будто бы ни Америки, ни притяжения не было вообще, пока про них не пронюхали Колумб с Ньютоном. Точно так же было и с тоннелями. Ни для кого они не представляли что-то чрезвычайное, но на меня произвели такое ошеломляющее впечатление, как будто именно я призвала их к жизни.
Это был типичный декабрьский день в бостонских предместьях: свинцовые тучи, брызгающиеся каплями дождя, смешанного с мокрыми снежинками, и ветер – настолько пронзительный, что только и оставалось кривить лицо в гримасе.
– Тоннели, – сказала медсестра.
Мы вышли через наши двойные двери и как всегда спустились низ по лестнице: по причинам безопасности наше отделение находилось на втором этаже. В коридоре первого этажа было множество дверей, через одни из них можно было выйти наружу. Но по причине холодов медсестра открыла совершенно другую дверь, и мы спустились еще на один этаж ниже. И вот как раз тогда перед нами открылись тоннели.
Нас восхитил их чудный запах: в нем было тонкое благоухание прачечной, чистоты и тепла, чуточку наэлектризованное, как будто родившееся от разогретой электропроводки. Потом – температура тоннелей: минимум двадцать семь градусов по Цельсию, и это при том, что на дворе был максимум один градус, а может и ноль, если принять во внимание холодящий эффект ветра (хотя тогда, в невинные шестидесятые годы «эффект охлаждения» еще не был «открыт», точно так же, как и цифровые часы). Далее – их дрожащий, желтый свет и желтые настенные плитки, арочные своды над головой и самое интересное: развилки, повороты и неизвестные отводы, искушающие желтым сиянием отверстий. Выглядящих словно распахнутые, блестящие пасти. То тут, то там среди желтых плиток появлялись белые таблички с надписями: КАФЕТЕРИЙ, АДМИНИСТРАЦИЯ, ВОСТОЧНЫЙ БЛОК.
– Блин, как это здорово! – сказала я.
– Ты что, никогда раньше здесь не была? – спросила у меня Джорджина.
– Они что, тянутся под всей больницей? – спросила я у медсестры.
– Так, – ответила она. – По ним легко можно добраться в любое место, но легко и потеряться.
– А знаки?
– Их здесь е так и много, – медсестра захихикала. Ее звали Рут, и мы все считали, что в качестве медсестры она даже совсем ничего. – Вот здесь имеется знак, показывающий дорогу к ВОСТОЧНОМУ БЛОКУ, но если идти по ней, то наткнемся на развилку, у которой никакого знака уже нет.
– И что тогда?
– Просто нужно знать дорогу.
– А я могу пройти здесь сама?
Меня не удивило, что Рут сказала, что нет.
С этого дня тоннели сделались моим наваждением.
– Кто спустится со мной в тоннели? – каждый день спрашивала я медсестер.
И вот уже и они, всегда теплые, чистые, пахучие, желтые и наполненные обещаниями; вечно пульсирующие водопроводом и теплоцентралью, сплетения труб которых играли с бульканием, как только по ним начинала течь вода. И все так прекрасно соединено, все катящееся по заранее установленной колее, куда бы та не вела.
– Это как бы находиться прямо в карте, не водить пальцем по карте, но находиться в карте, как-то раз сказала я Рут, которая вела меня через подземелья. – Скорее же, это вроде плана чего-нибудь, чем само это «что-то».
Рут молчала, и я понимала, что следовало бы не болтать, только я никак не могла остановиться.
– Ты знаешь, здесь помещается вся эссенция, суть этой больницы, понимаешь, что я имею в виду?
– У нас кончается время, – ответила она мне. – Через десять минут у меня контрольный обход.
В феврале я затронула эту тему у Мелвина.
– Вы что-нибудь знаете про тоннели? – спросила я у него.
– Ты не могла бы рассказать мне побольше про тоннели?
Он про них не знал. Если бы знал, то сказал бы: «Да?».
– Под всей больницей тянутся тоннели. Все здания соединены подземными тоннелями. Туда можно спуститься и пройти в любое нужное место. Там тепло, тихо и уютно.
– Материнское лоно, – сказал Мелвин.
– Никакое не лоно, – воспротивилась я.
– Да.
Когда Мелвин говорил «да» без вопросительной интонации, это означало, что говорит «нет».
– Это нечто совершенно противоположное лону, – говорила я ему. – Материнское лоно никуда не ведет. – Я со скрипом размышляла, как же все это объяснить. – Видите ли, лоном является сама больница, никуда нельзя двинуться, там темно и шумно, а ты сам пленен в одном месте. Тоннели же похожи на больницу, но без всех ее отрицательных признаков.
Он ничего не сказал, я тоже молчала. Потом придумала следующее.
– Вы помните, как выглядят тени на пещерной стенке?
– Да.
Он понятия об этом не имел.
– Платон говорил, что все на свете это всего лишь тень некоего предмета из реальности, которого мы не видим, а тот реальный предмет сам по себе тенью не является, он эссенция, например, ну… – Я не могла вспомнить ни одного примера. – Например, моисеевы скрижали.
– Ты могла бы рассказать об этом побольше?
Скрижали явно были неподходящим примером.
– Или же невроз, – быстро начала импровизировать я. – Вот к примеру, я злюсь на что-то, и это предмет реальный, но по мне виден только страх; страх того, что меня укусит какая-то собака, потому что истина в том, что когда я злюсь, то сама хотела бы кусать всех вокруг. Вы понимаете?
Когда я закончила свою тираду, мне показалось, что прозвучало это довольно-таки убедительно и осмысленно.
– А почему ты злишься? – спросил Мелвин.
Он умер молодым, от кровоизлияния в мозг. Я была его первой «аналитической» пациенткой, о чем узнала только лишь через год после выхода из больницы, когда окончательно прервала сеансы психоанализа. И у меня уже было то, чего я ожидала: весь балаган с тенями на камнях.
ПЯТНОГРАФИЯ
Официальный адрес больницы писался следующим образом: 115 Милл Стрит. Дело было в том, чтобы те из нас, кто чувствовал себя настолько хорошо, чтобы начать работать, но не настолько хорошо, чтобы покинуть больницу, имели адрес-заменитель, подавая заявление о трудоустройстве. По правде говоря, адрес 115 Милл Стрит был таким же прикрытием, что и адрес 1600 Пенсильвания Авеню.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
