Естественно, много было и незапланированного веселья: почти все веселящиеся были пьяны и пили, вероятно, уже целую неделю. Они забирались на платформы, одни толпы выбегали из процессии, другие к ней присоединялись, так что уже трудно было разобрать, кто официально принимает в ней участие, а кто нет. Некоторые участники мужского пола (те, например, кто представлял Нептуна, Геркулеса и Атланта) в интересах исторической и мифологической точности надели на себя как можно меньше, но даже и этого скромного прикрытия вскоре уже не было. Напившиеся вина женщины с восторженным визгом сорвали с несчастного Атланта фиговый листок и бросили ревущей толпе, а с Нептуна, возвышавшегося над искусственными пенными волнами и окруженного какого-то скользкого вида женщинами с трезубцами, к его ужасу, очень скоро сорвали всю чешую. Пораженная неожиданным зрелищем мужских принадлежностей, представлявшая ангела, символизировавшего религию, она чуть не съехала с глобуса. И это было лишь начало веселья. Только Богу известно, какое буйство творилось тогда, когда процессия в сумерках достигла Piazza Navona. Говорят, что треть детей, рождающихся в Риме, зачинают вечером Giovedi grasso. Или, точнее, на Piazza Navona. Вполне этому верю.
В прошлом году во время карнавальной недели Лев и я присутствовали на очень необычным банкете, который давал Лоренцо Строцци, банкир, брат Филиппо Строцци, хорошо известный в Риме (и, вероятно, за его пределами) благодаря своим эпикурейским наклонностям. Лев явился переодетый кардиналом, в глупой черной бархатной полумаске. Явно подразумевалось, что никто не должен был узнать его, но поскольку кардиналы Росси, Чибо, Салвьяти и Ридольфи тоже присутствовали на банкете, то разыгрывать инкогнито было бессмысленно.
Нас провели вверх по лестнице к двери, покрашенной в черный цвет, и через эту дверь мы вошли в большой зал, полностью задрапированный в черный шелк и бархат. В центре зала находился черный стол, на котором стояли два черных графина с вином и два человеческих черепа, наполненных изысканными яствами.
– Тебе не кажется, что бедняга в тоске? – прошептал мне Лев.
– Нет. Подразумевается, что мы должны почувствовать таинственность или страх, или и то, и другое.
После того как мы здесь немного поклевали еды, всех препроводили в соседний зал, еще больших размеров, залитый ослепительным светом бесчисленных свечей и масляных ламп, некоторые из которых были превосходной работы, из золота или серебра, украшенные драгоценными камнями. Я заметил, что Лев с завистью на них смотрит. Мы сели за огромный стол, и почти тут же нас удивил – если не сказать потряс – глубокий рокот под нашими стульями. Некоторые дамы упали в обморок, а кардинал Ридольфи, старый ломака, с визгом ужаса вскочил на ноги и объявил:
– Вот он, апокалипсис!
На самом деле звук издавало механическое устройство под полом (очень хитрое, признаю, но все же de trop), сделанное так, что большая круглая часть столешницы поднималась из помещения ниже этажом, через пол, и становилась вровень со столом, за которым сидели мы, а на ней уже были огромные блюда с едой. Некоторые из гостей разразились аплодисментами, прежде всего от облегчения. Лоренцо Строцци позволил себе лишь тень улыбки, как фокусник, польщенный удачей первого фокуса, но знающий, что впереди есть кое-что и получше. И действительно, было.
Слуги поставили серебряное гравированное блюдо перед каждым из гостей. Ко всеобщему недоумению, содержимое было совершенно несъедобным. Раздались крики ужаса, восхищения или изумления, послышался натужный смех, некоторые не на шутку испугались.
– В вашем что? – спросил я у Льва.
Он внимательно поглядел на свое блюдо и понюхал.
– Похоже на часть женских панталон, – ответил он. – Вареных.
– А у меня сырая колбаска.
– Пустая яичная скорлупа! – крикнул кто-то.
– Жаба… Иисусе… да еще и живая жаба! – закричал кто-то другой, с еще меньшим восторгом.
– Каблук от башмака…
– Платок, зажаренный во взбитом тесте…
– Боже Всемогущий – пенис! Ой, нет, подождите; минуточку… ах! Это маленький бланшированный кабачок, кажется…
Свет вдруг погас. Не знаю, как именно это удалось Строцци, может быть, за драпировкой были спрятаны слуги – действительно, сейчас, когда думаю об этом, то вижу, что иначе это было и не сделать. Большой зал тут же заполнился истошным визгом всех дам и кардинала Ридольфи. Затем мы снова услышали гул и почувствовали вибрацию механизма стола, который явно опустили, заново нагрузили и подняли второй раз. После этого свечи снова зажгли (что заняло некоторое время), и – поглядите – огромный стол, за которым мы сидели, был накрыт. На этот раз аплодисменты были долгими и усердными.
На первое нам подали овощной суп с stracciatelli и potage a la royne, которые мы закусывали огромными кусками хлеба, поджаренными на масле с чесноком, толсто намазанными пряным паштетом из куропатки и фазана и украшенными funghi porcini, артишоками, жаренными в масле на еврейский манер (Строцци ведь банкир), и маленькими луковками. Был также potage garni со всякого рода требухой (которую я терпеть не могу, хотя принципы гностицизма мне все равно не позволяли есть ничего мясного).
Второе блюдо состояло из жареной оленины, различных пирогов, запеченных языков, пряных колбас и салями, поданных с нарубленной дыней и фигами, и аппетитных кулебяк с яйцами. За этими деликатесами последовали огромные блюда с жарким: снова куропатка и фазан, жаворонки (их языки, зажаренные в меду с апельсином и basilico, поданы были отдельно), горлицы, голуби, маленькие цыплята и целые ягнята. Затем шел огромный набор блюд из сливочного масла, яиц и сыра: пироги, кулебяки, булочки и тому подобное. Чаши с melanzane, маринованными в белом вине и щедро посыпанными ароматными травами, сельдерей, порубленный с луком, стручковым перцем и залитый растительным маслом, тоже были. Вино лилось как моча пьяницы.
После нескольких часов непрерывного застолья я совсем изнемог. У меня просто в голове не укладывалось, как остальные гости по-прежнему счастливо напихивали свои желудки. Лев, разумеется, уминал все, однако он еще не перднул (но я ждал, что он выдаст вонь с минуты на минуту), и это немного утешало. Наконец Лоренцо Строцци, сидевший во главе стола, встал на ноги, немного нетвердо.
– Ваше Святейшество… э… то есть Ваше Преосвященство, я, разумеется, хотел сказать!.. Мои дорогие и очень особые гости! Я предлагаю вам заключительную сцену, апофеоз, вершину этого весьма необычного вечера.
Он хлопнул в ладоши, и в зал вошли четверо слуг с массивным серебряным блюдом на плечах, в котором горой возвышалась, наверное, половина всех сливок Рима. Украшены сливки были роскошнее тиары Льва: ярко-красными черешнями, коричневыми сосновыми орешками, тонкими зелеными полосками травы, всевозможными орехами и ягодами, и по краям обложено позолоченными сухими листьями. Все собравшиеся (включая и меня, готов признаться) затаили дыхание.
Строцци продолжал, явно пьяный:
– А… это не совсем то, чем кажется, мои дорогие и особые друзья! Совсем не то. То, что вы видите, это лишь фантазм самой вещи – акциденции, скрывающие субстанцию, как сказал бы наш добрый Фома Аквинский. Видите, Ваши Преосвященства? Я не совсем невежественен в королеве наук. Прошу прощения, я отвлекся. Да, невидимо для ваших глаз, дражайшие гости, наслаждение более изысканное, более… как бы сказать, какое употребить слово?.. более чувственное (именно это слово!), чем просто сладость, которую обещает внешний облик. И позвольте дать вам небольшую зацепку, маленький намек, так сказать, на ту тайну, которая скоро станет явью: я не подаю никаких столовых приборов к этому последнему и самому роскошному блюду – вы должны пользоваться только языком.
