— Когда Жанна выздоровела, она отправилась воевать в Компьень, и там-то всё и испортилось. Бургундцы захватили её в плен и продали англичанам!
Берю качает головой.
— Никогда не поверил бы, что они способны на такое, — говорит он. — У меня куча приятелей бургундцев, и они никогда не сделали бы такую подлость! Для виноградарей это было бы бесчестьем! С другой стороны, лучше продать Жанну д'Арк англичанам, чем урожай? И что, они её сожгли?
— Да, после судилища, на котором её объявили колдуньей.
— Ужас, ужас, ужас! — ревёт трижды и слева направо Берта Берюрье.
— Пришлось подождать более пятисот лет, чтобы маленький боксёр Альфонс Алими[76]отомстил за неё во Дворце спорта в Лондоне, — добавляю я.
— Долго, — замечает Берю. — Скажи мне, Сан-А, почему святые, которые втянули её в эту передрягу, не пролили хороший дождь на её костер в тот момент, когда палач чиркнул своей зажигалкой?
— Может быть, потому, что она должна была испить до дна свою чашу, чтобы стать тем образом, который ты знаешь! Видишь ли, Берю, многие люди бывают полезнее для своей страны, когда они мёртвые, а не живые. Когда она сражалась, её поднимали на смех, чернили, не верили в неё и в её миссию. Как только она превратилась в пепел, она стала эмблемой, и Франция снова овладела собой. Она стала Жанной д'Арк только после своей гибели. Если бы она была живой и выбила англичан за пределы Франции, вполне возможно, что впоследствии она бы вышла замуж, нарожала детей и превратилась бы в дородную женщину, как Изабо де Бавьер, с тремя подбородками и с расширенными венами. Она бы ушла из истории через кухонную дверь! Вот только матерям семейств памятники не ставят, Берю. Жанну хотели видеть со знаменем в руке, а не с детской бутылочкой. Она спасла Францию не потому, что сражалась, а потому, что сгорела.
— Во всяком случае, — говорит Берю, — она выиграла по всем статьям, плутовка, потому что её статуи выставлены не только в церквях, но и на городских площадях. А что же король обо всём этом думал?
— О, вот этот как раз был грешником. Девственницы его интересовали только потому, что они сразу переставали ими быть благодаря его стараниям. Он проводил весёлые дни в компании со своей фавориткой, которую звали Аньес Сорель.
— Погодите, — прерывает меня Б.Б., - Аньес Сорель — это не мать Сесилии Сорель?[77]
— Нет, милейшая, это её дочь!
Дополнительный материал:
Дьявольские проделки оболтуса Берюруа
Мадам д'Арк в задумчивости закрыла дверь овчарни и посмотрела вслед уходившей дочери. Иоанна неторопливо подгоняла послушное стадо и шла лёгким шагом на пастбище. С двумя пучками кудели под мышкой она выглядела той, кем она и была, — скромной и милой девушкой.
— О чём задумалась, женщина? — спросил её месье д'Арк, толкая перед собой ручную тележку.
— Меня беспокоит наш ребёнок, — призналась она.
Отец д'Арк бросил ручки тележки.
— Уж не заболела ли она? Последнее время она какая-то бледная.
— Нет, — сказала его жёнушка, — она не заболела, но с ней что-то происходит. Мне кажется, у нашей дочери что-то с головой.
— Может быть, плеоназм[78], — прошептал д'Арк-отец.
— Она говорит, что слышит какие-то голоса, пока пасёт баранов.
— Она себя принимает за… — начал д'Арк.
И он замолчал, ибо не нашёл сравнения.
— Во всяком случае, она их пасёт плохо. Не далее как вчера пропал один ягнёнок. Если так будет продолжаться, её нельзя будет выпускать в поле.
Он плюнул на свои мозолистые ладони и сказал, взявшись за ручки тележки:
— Скоро она сама себя пасти будет, если так дело пойдёт!
Он хотел было вернуться к своей работе, как вдруг жена его остановила:
— Ты знаешь, что они ей говорят?
— Что они могут говорить, если их нет. Всё это происходит в её бедной голове. Надо ей дать отвара морозника.
— Иоанна говорит, что это голоса святого Михаила, святой Маргариты и святой Катерины.
— Святой Катерины! Если так будет продолжаться, она у нас сама останется необкатанной, — вздохнул отец д'Арк и перекрестился. (Он был неграмотным, но креститься умел.)
К его опасениям подруга добавила новые:
— Эти блаженные ей говорят, что она должна спасти милую Францию и короновать их светлость дофина Карла в Реймсе! Ты можешь себе представить, насколько это сложно! Наша Жанетта не может даже убрать навоз в хлеву, и она собирается воевать с этими противными англичанами!
Папа д'Арк рассмеялся громко и от души над такой заманчивой перспективой. Но озабоченное лицо жены быстро прогнало его весёлое расположение.
— Пожалуй, пойду взгляну на это дело поближе, — решил он. — Если святые разговаривают с нашей дочерью, я хочу услышать их своими ушами. В конце концов, я её отец!
И, оставив жену и тележку, он пошёл на пастбище, прижимаясь к кустам.
Амедей Берюруа, шестнадцатилетний оболтус с хитрыми глазами, был горазд на всякие выходки. Его родители были неисправимыми пьяницами — которых, кстати, никто никогда не пытался исправить, — поэтому юный Амедей рос сам по себе, промышляя то воровством, то нищенством. В это трудное время милостыни стали редкими, и юный бродяга был в отчаянии. Его часто видели с развязными девицами поблизости от ферм, высматривающими редкую птицу, копавшуюся в низкокалорийном навозе. Берюруа не раз получал удары палкой и даже вилами. И всё же ему иногда удавалось свернуть шею какой-нибудь домашней птице, и не один петух умер насильственной смертью, издав последнее жалкое кукареку.
В то утро, укрывшись позади кустов боярышника в компании с двумя местными шмарами, Фантиной и Ланлерой, этот нехороший человек поджидал набожную Иоанну д'Арк, и в особенности её стадо. Девушка его не интересовала, ибо он не любил девственниц, зато ему нравилась баранина, да ещё и с фасолью.
— Вот она! — прошептал он.
Шаболды, которые были с ним, легли на землю и лежали, не шевелясь. Появившись на поле, мадемуазель д'Арк села на складной стульчик и принялась прясть свою кудель, в то время как её бараны резвились на мягкой траве.
— Давайте! — прошептал Берюруа на одном дыхании.
Он сделал знак Ланлере, здоровой дылде со спутанными волосами, у которой в юбке было больше дыр, чем в рыболовной сети.
