Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 149
Он не волновался, руки у него не дрожали. От былого Вальки Попова не осталось и следа. Теперь он был совсем другим. Словно кто-то стер из его мозгов всю информацию, накопившуюся за предыдущие двадцать пять лет, и записал новую. И заложил программу, которая заставляла его действовать: поднять к плечу автомат, прицелиться в голову Омельченко и плавно, без рывков, потянуть на себя спусковой крючок.
Голова несчастного Омельченко взорвалась фонтаном алых брызг, и он, как подкошенный, рухнул в пыль.
– Еда, – прошептал Попов. – Вот вам обед, птички! Вкусный обед. Ешьте, не бойтесь! Папочка не оставит вас без ужина.
Он еще раз посмотрел на тело и направился к машине.
Николаев прирос к сиденью, крепко сжав руль – так, что костяшки пальцев побелели. Сколько продолжалось это оцепенение, старшина не знал. Он видел, как Попов, на ходу раскладывая приклад, перешагнул через тело напарника и направился к нему. Увидел, как Попов снова поднял автомат, упер приклад в плечо и остановился, прицеливаясь, оружие дернулось в руках обезумевшего сержанта. И только осколки лобового стекла, ударившие ему в лицо и посыпавшиеся на колени, привели Николаева в чувство.
Старшина выжал сцепление, включил заднюю передачу и резко нажал на газ. Треск в рации усилился, он словно был недоволен тем, что старшина покидает это проклятое место раньше времени. Так зрители в кинотеатре шикают на того, кто осмелился выйти из зала, не досмотрев фильм до конца.
Старшина давил на газ изо всех сил. Он вжал педаль в пол и продолжал давить, словно от этого уазик должен был помчаться еще быстрее. Он даже не смотрел назад, в маленькое зарешеченное оконце, не смотрел в зеркала заднего вида. Он не мог оторвать глаз от страшной и нереальной картины: Попов, широко расставив ноги, тщательно целился прямо в него. И... улыбался. Старшина уже не мог хорошо рассмотреть его лицо, но он твердо знал, что Попов улыбается.
Тот действительно улыбался. Потому что все теперь приобрело другой смысл, другое значение. И еще – потому что разбитое лобовое стекло перестало слепить его. Теперь он мог прицелиться получше.
Попов прижался щекой к металлической скобе приклада и затаил дыхание. Машина, прыгая на кочках, стремительно удалялась, но он держал ее в прорези прицела. Когда прицел, мушка и точка над капотом, где должна была находиться голова старшины, легли на одну линию, Попов плавно нажал на спуск.
Еще одна очередь, теперь уже длинная, прорезала воздух. Машина завиляла из стороны в сторону, но с дороги не слетела. Задним ходом она выкатилась на шоссе и остановилась.
Попов замер, ожидая. Если она не тронется с места, значит, он попал. Ну а если не попал... Ну что ж? Не повезло. Все равно он не станет тратить понапрасну патроны. Они еще пригодятся.
Он сощурил глаза и поднес ладонь ко лбу, прикрывшись ею, как козырьком, от палящего солнца.
Уазик стоял на шоссе. Он стоял почти минуту. Попов удовлетворенно кивнул, развернулся и пошел к телу Омельченко.
– Реакция у парня была никудышная. Нам такие не нужны, – сказал он неизвестно кому. Попов ни к кому не обращался, но, несмотря на это, он услышал одобряющий ответ: «Да, парень. Ты прав. Ты все сделал правильно».
Это не было голосом свыше. Это вообще не было голосом. Просто мысль, возникшая в его сознании неизвестно откуда. Но ведь так и должно быть: если обращаешься неизвестно к кому, то и ответ получаешь неизвестно откуда.
Он рассмеялся, нагнулся и вытащил из автомата Омельченко целый магазин.
– Патроны нужны. «Да, парень. Они тебе пригодятся».
Попов сунул магазин в карман и пошел в Бронцы. До деревни оставалось три километра.
– Наверное, там еще осталась работа для меня.
«Точно, парень. Осталась. Небольшая, но осталась».
Он даже не понимал, что говорит вслух. Но это не было разговором с самим собой: ведь он получал ответ. Он все время разговаривал с КЕМ-ТО. С кем-то, кто выжал из его головы все, что когда-то было Валентином Поповым. Теперь он мог только говорить – механически, бездумно, потому что смысл собственных слов больше не имел никакого значения. Гораздо важнее был голос, который звучал ВНУТРИ.
«Иди, парень, – говорил этот голос. – Иди и убей всякую тварь, которая попадется тебе на пути».
– Иду, иду, – бодро отвечал Попов и ухмылялся.
Он прошел полсотни шагов, когда уазик медленно тронулся с места. Машина ехала неуверенно, ее бросало от обочины к обочине. Двигатель громко ревел, потому что водитель тронулся со второй передачи и сил переключиться на третью уже не было. Но он продолжал упрямо катиться в сторону Ферзикова.
Попов оглянулся только один раз. Он увидел уазик, движущийся по шоссе, и пожал плечами.
«Иди, парень. Пусть себе едет, – говорил голос. – Они сюда не сунутся. А если сунутся – кому от этого хуже?»
– Точно, – сказал Попов и громко засмеялся. Но он все равно ничего не понял.
* * *
То же время. Деревня Юркино.
– Сейчас, сынок. – Николай Рудницкий снял с плиты сковородку. Со сковородки на него смотрело круглое (как у Рыцаря Белой Луны) шестиглазое лицо яичницы.
Николай поставил сковородку на деревянную подставку – не пачкать же тарелки, единственная посудомоечная машина, которой он располагал в деревне, – это собственные руки. Правда, была еще одна – более совершенной конструкции и куда менее ленивая, системы «жена Лена», но сейчас она находилась в Москве. Сержик упросил мать немного задержаться в городе. В ИБХ, институте биоорганической химии имени Шемякина, проходила то ли какая-то конференция, то ли симпозиум, что-то в этом духе. И Сержик непременно хотел присутствовать.
Как ему это удалось, Николай сам толком не знал. Просто однажды обнаружил в почтовом ящике продолговатый конверт с приглашением. На конверте значилось: «Рудницкому Сергею Николаевичу». Оказалось, Сержик почти полгода состоял в переписке с одним доктором наук, и тому показались очень смелыми и интересными идеи, предложенные молодым незнакомым коллегой.
«Представляю, как он удивится, увидев, что этот коллега – вихрастый двенадцатилетний мальчишка, который, задумавшись, любит поковырять в носу!»
Оставлять сына одного в городе было нельзя. Сержик был вполне самостоятельным, но у него имелась скверная привычка. За своими занятиями он совершенно забывал о еде. Николай как-то прочитал, что нечто подобное творилось и с Эдисоном. Великий изобретатель всю жизнь оставался ребенком, и если бы не заботливая жена, которая время от времени кормила его почти силком, то он бы умер от истощения, и мир не увидел бы ни фонографа, ни знаменитой лампочки. Конечно, приятно сознавать, что твой сын – почти Эдисон, но в быту, надо признать, это доставляло немало хлопот.
Если Сержик чем-то занимался (а он занимался ЧЕМ-ТО почти всегда), то его хватало лишь на то, чтобы почистить зубы и изредка ходить в туалет, когда терпеть было уже невмоготу. Даже расчесывание он считал пустой тратой времени и потому просил мать стричь его под машинку. (Лена не соглашалась.) Ну, а уж еда... Об этом он просто забывал. Еда не входила в число его жизненных интересов. Он как-то сказал отцу, что было бы неплохо получать энергию напрямую от солнца. Как удобно – вышел на улицу, посидел полчаса на скамейке, читая какую-нибудь книжку, и вернулся домой, заряженный энергией на весь день.
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 149
