ты не могла бы купить или устроить. Для тебя нет ничего недосягаемого.
– Выходит, после нескольких дней, проведенных вместе, ты уже все знаешь о моих мечтах и разочарованиях, не так ли? – Ты вскидываешь подбородок. – Возможно, тебе будет интересно узнать, что я обменяла бы все летние месяцы, проведенные в Хэмптоне, на один семейный отпуск в Борнмуте.
Меня удивляет жар в твоем голосе, такой отличный от холода, который ты обычно излучаешь, когда злишься. Я задел обнаженный нерв. Это не гордость, а что-то другое.
– Я не хотел…
– Не важно. Не хочу больше говорить о лете.
– Тогда расскажи мне о своей матери.
Ты странно замираешь.
– Зачем?
Совесть колет меня иголками. Понимаю, что зашел на чувствительную территорию. Тем не менее продолжаю двигаться вперед, чтобы выманить тебя из норы.
– Потому что ты о ней ничего не рассказываешь. Про отца – постоянно, но никогда не говоришь о матери. Какой она была?
Твои глаза затуманиваются воспоминаниями, и ты отворачиваешься. Долго молчишь. Так долго, что я уже не надеюсь дождаться ответа. Наконец ты произносишь, не глядя на меня:
– Она была француженкой.
– Наверняка это не все, что можно о ней сказать.
Наблюдаю, как ты раздумываешь. Достоин ли я твоих воспоминаний, обнажения твоих уязвимых точек? Затем твое лицо смягчается, и я вижу, как сильно тебе хочется поговорить о ней, как будто ты давно ждала возможности поделиться историями о маме с кем-то другим.
– Не все. Она была чудесной и такой милой. Всегда самая красивая из всех присутствующих.
– Красавица бала, – тихо добавляю я. – Как и ее дочь.
– Нет. Не как я. Она ни на кого не похожа. – Ты смотришь вдаль, выражение твоего лица становится задумчивым. – Она была… исключительной. В ней чувствовалось что-то мечтательное, далекое. Как будто она пришла из совершенно другого мира. Это мне в ней нравилось больше всего. Именно этого мой отец так ей и не простил.
– Потому что она была француженкой?
– Нет, не в этом дело. Или не только в этом. – Ты вдруг улыбаешься, и на мгновение в твоих глазах вспыхивают детские воспоминания. – У нас с ней были секреты от отца и сестры. Некоторые истории она рассказывала только мне, а потом просила поклясться, что я ее не выдам. Она называла меня ma toute-petite – моя крошка.
– Похоже, она была чудесной женщиной.
– Ее звали Элен. – Твое лицо смягчается, когда ты произносишь имя, и оно звучит как вздох. – Оно идеально ей подходило. Элен была похожа на прекрасную фарфоровую статуэтку, которой лучше любоваться издалека. – Свет в твоих глазах тускнеет, голос становится тихим. – Она заболела, когда я была маленькой.
– Мне очень жаль, – искренне говорю я. Ведь я уже знаю, что будет дальше. Слышал кое-что, и не только от Голди. И все же я должен спросить, потому что ты не ведаешь, что мне известно. – Чем она заболела?
– Однажды вечером на званом обеде, на который мой отец пригласил нескольких важных инвесторов, у нее случилось что-то вроде нервного срыва. Произошла ужасная сцена. Пришел врач, дал ей какие-то таблетки, чтобы успокоить, а на следующий день ее увезли… в больницу. В лечебницу. Она так и не вернулась домой. Спустя год нам позвонили и сказали, что она умерла.
Твой голос дрожит, и ты умолкаешь. Я знаю, что есть еще подробности, но не настаиваю. Просто жду. Когда ты продолжаешь, глаза блестят от непролитых слез.
– Мне так и не довелось попрощаться.
Беру тебя за руку, внимательно наблюдаю за тобой и сжимаю твои пальцы в своих.
– Представляю, как было ужасно потерять маму – в столь юном возрасте. А твой отец… он, наверное, был потрясен, когда ответил на тот звонок из больницы.
– Потрясен… – повторяешь ты деревянным голосом, глядя на наши сплетенные руки. – Да, уверена, что так оно и было. После ее отъезда люди перешептывались. Жена, слетевшая с катушек посреди званого обеда, – уже достаточно плохо, но смерть в сумасшедшем доме и статьи об этом во всех газетах стали настоящей катастрофой для человека, который большую часть жизни посвятил выстраиванию своего положения в обществе. Тем не менее он знал, на чем сыграть. Многострадальный муж трагически овдовел. Таблоиды это проглотили. Большинство из них, во всяком случае.
Впервые слышу, чтобы ты выражала столь явное неодобрение в адрес отца, а из-за резкости твоего тона это кажется еще более неожиданным.
– Ты не очень-то его любишь, верно?
Замечаю, как ты вздрагиваешь от этого вопроса, словно поняла, что открыла мне слишком много.
– Пожалуйста, забудь, что я сейчас наговорила. Я тогда была ребенком и сильно страдала. Хотела найти виноватого.
– А твоя сестра?
– Что – сестра?
– Как она это восприняла?
Ты снова уклончиво пожимаешь плечами.
– Люди переживают утрату по-разному.
– Вы с ней были близки?
– Она меня вырастила, – произносишь ты, хотя это не ответ на мой вопрос. – Когда мама умерла, ей только исполнилось семнадцать, но Сиси заняла ее место так уверенно, словно готовилась к этому всю свою жизнь. Каждую минуту своего дня она посвящала заботе об отце: следила за домом, писала за него письма, организовывала званые обеды. Она стала для него незаменимой.
Звучит как-то натянуто, не то чтобы откровенно враждебно, но с ноткой неприязни.
– Немного странно, не так ли? Семнадцатилетняя хозяйка особняка? В этом возрасте большинство девушек думают о нарядах и женихах, а не составляют недельное меню.
Твои губы дрогнули в слабом подобии улыбки, которая не добавила тепла твоим глазам.
– Сиси всегда отличалась от других девушек. С юности у нее был настолько целеустремленный характер, что она могла броситься на боевую гранату, потребуй этого отец. Мы с сестрой никогда не были близки – ни до смерти матери, ни после, – но Сиси заботилась обо мне. Она обо всем заботилась. Трудно предъявлять какие-то претензии столь ответственному человеку.
– И все же что-то мне подсказывает, что претензии у тебя есть.
– Конечно, нет.
– Здесь только мы, – тихо напоминаю я. – Тебе не обязательно ее защищать передо мной. Как и отца.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду.
– Я вижу, как ты сдерживаешься, боясь выдать лишнее. Ты замыкаешься, едва я задаю вопрос о ком-нибудь из них. А если случайно и говоришь то, что думаешь, сразу же сдаешь назад.
– Конфиденциальность очень много значит для моего отца. И преданность. На самом деле это для него самое главное. Семья на первом месте. Но у него есть на то веская причина.
– Правда?
– Мой отец очень богатый человек, и кое-кому это не нравится. Некоторые жаждут увидеть его крах.
– Кто же это?
– В основном конкуренты по бизнесу. И газетчики.
– Вроде той, на которую я работаю. – Мы вступаем на опасную территорию. – Почему пресса желает ему зла? Он ведь просто частное лицо. Разве твой отец сделал что-то такое, что вызывает их неудовольствие?
– За прошедшие годы были… всякие истории. Слухи. – Ты снова отворачиваешься. – Неприятные.
– Какие слухи?
Высвобождаешь свою руку и смотришь
