на просторах Атлантики, не только у берегов обеих Америк, но порой добирались и до коммуникаций союзников в Индийском океане. Немецкие подводники не только топили военные корабли и грузовые транспорта, но однажды умудрились обстрелять торпедами и гавани Мадраса, подобно тому, как в начале войны расстреляли нефтеперегонные заводы американцев. Тогда Рузвельт распорядился о соблюдении светомаскировки на побережьях, что вызвало бурное негодование нежившихся на пляжах Флориды отдыхающих – из-за каких-то пары немецких торпед им испортили отдых! Не особенно-то позволяли расслабиться союзникам и японские подводники, не только «щекотавшие» американцев в Тихом океане, но и активно «гулявшие» по водам Индийского.
Более того: в сентябре сорок второго японская подводная лодка океанического класса потихоньку подошла к берегам Северной Америки, моряки вытащили из темноты транспортного отсека гидросамолет, путешествовавший в разобранном виде, без особого шума и суеты собрали его и самолет взлетел, унося на борту две зажигательные бомбы по семьдесят шесть килограммов каждая… Самолет сбросил свой груз на леса Орегона – японцы надеялись вызвать огромные лесные пожары и хорошенько потрепать «америкашкам» нервы, но, к великому неудовольствию «воинов императора», хлынул дождь и начавшие было набирать силу пожары погасил… Инцидент не стоил бы и выеденного яйца, если бы не вошел в историю как «единственный случай бомбежки США за годы Второй мировой»…
В дверь затененного бамбуковыми жалюзи кабинета командира базы почтительно постучали, вошел дежурный офицер пункта связи, молодцевато отдал честь и положил на стол контр-адмирала расшифрованную радиограмму из штаба Адмиралтейства метрополии. Адмирал пробежал глазами по строчкам, тяжко вздохнул, долго вытирал потное красное лицо клетчатым платком, лишь затем снял трубку телефона и потребовал связать его с командирами судов, дремавших на рейде.
– Господа, этот… умник Дадли подкинул нам работенку… Так что, всем – боевая тревога!
Служитель-смотритель маяка, англичанин, состарившийся вместе с неряшливо побеленной высокой башней с мощным прожектором наверху, с презрительной усмешкой наблюдал, как на рейде бегали и суетились матросы, трубили горны и что-то выкрикивали командиры. Затем густо задымили трубы эсминцев и крейсеров, загрохотали ржавые якорные цепи и корабли, взбивая за кормой белые буруны, один за другим тяжело отваливали от пирса и дружной стаей устремились куда-то на океанский простор, держа курс на «зюйд»…
– Не иначе как охота на лис намечается… Охотнички… – старик, по давней привычке разговаривая сам с собой, посмотрел вслед дымившим крейсерам, пыхнул старой трубкой, набитой крепчайшим черным «кэпстеном», поскреб седую щетину на сухом подбородке и презрительно сплюнул. – Да будь я проклят, если эти грязные галоши способны кого-то перехватить и утопить! Разве что тухлую китайскую джонку с моторчиком от мотоцикла… Эх, не тот уже флот, не тот! Вот при покойной королеве – упокой, господи, ее светлую благородную душу, царство ей небесное… Какие были клипера! «Фермопилы», «Катти Сарк» – ветер, а не корабли, добрая английская баллада о парусах, штормах и славных гонках… Да-а… А эти – тьфу, вонючки…
16
– …На правах командира и как сторона, «принимающая высоких гостей» в столь знаменательный для великой Германии и ее народа день, я хочу поднять этот бокал за здоровье именинника – фюрера великогерманского рейха Адольфа Гитлера! – Капитан Накамура был сдержанно-торжествен, ради «высокого политеса», дабы уважить немецких офицеров, великодушно пренебрег любимым напитком настоящего самурая – сакэ и держал в руке бокал с шампанским – «женской кислятиной для изнеженной Европы». – Как бы ни складывались обстоятельства на театрах военных действий, императорская Япония была, есть и будет верным другом и союзником великого немецкого народа! Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер! – моряк и эсэсовец синхронно опрокинули свои бокалы, дружно вскинули правые руки в нацистском приветствии и, в «едином патриотическом порыве», несколько раз взревели на весь отсек: – Зиг хайль!! Хох, Хох, Хох!!!
– В свою очередь позвольте, глубокоуважаемый господин капитан… господин полковник Накамура, высказать вам мое самое искреннее восхищение, – начал ответную речь Кремер, не забыв вновь наполнить «посуду», – на этот раз в маленькие, изящные фарфоровые чашечки была налита саке. – Теперь я точно знаю, как выглядят настоящие морские волки! А свой тост я хочу посвятить великому императору великого народа – его величеству Хирохито! Да продлят боги дни его жизни и сохранят великую Страну восходящего солнца! Пусть дружба наших народов будет столь же вечной, как и прекрасный символ прекраснейшей в мире страны – священная гора Фудзи! И пусть все боги – и наши, и ваши, и все, какие только есть, – даруют нам победу над большевистским красным зверем и всеми его союзниками!! Зиг хайль!!!
– Благодарю вас, господа… – Глаза Накамура лукаво блеснули. – Я смотрю, герр штурмбаннфюрер, еще немного и вы сможете сочинять вполне достойные хокку или танка… Никак не ожидал услышать от сурового солдата гвардии фюрера столько романтических и возвышенных слов!
– Поэт из меня, может быть, и получится, но хороший моряк – вряд ли, – рассмеялся Кремер, показывая на рулевого, сосредоточенно двигавшего какие-то рычаги, рычажки и периодически посматривавшего на картушку гирокомпаса. – Единственное, что мне удалось освоить за все время нашего похода – это мастерское умение смотреть в перископ, ха-ха-ха! А кстати, где мы сейчас? Может быть, вы побалуете меня красивым видом, господин Накамура? Я до сих пор под впечатлением той мрачной лунной ночи, что довелось мне увидеть в Северном море – ей-богу, это было нечто жуткое и торжественное, как иллюстрация к «Песням о Нибелунгах»!
– Сейчас мы идем как раз на Иран, штурмбаннфюрер. По левому борту у нас Оман, а впереди и чуть вправо – Пакистан. Скоро мы немного изменим курс: впереди довольно опасная гряда коралловых рифов… А знаете что, герр Кремер?! Я ведь могу вас порадовать красивым видом еще разок! Вдруг это всерьез вдохновит вас и вы напишете нечто вроде вашей знаменитой «Песне о Лорелее»?! Как там… «Ich weis nicht, was soll es bedeuten, das Ich so traurig bin…»[1] Скалы, прибой и белокурая валькирия… Прошу вас, штурмбаннфюрер, идемте к перископу… Думаю, вы оцените…
Сначала в глаза ударило красно-золотое закатное солнце, а уже потом Кремер увидел зеленовато-голубое небо, перламутрово-зеленые волны и мощные белые всплески прибоя вдалеке… Картинка была настолько красивой и завораживающей, что, казалось, вот-вот над волнами пролетит белая громада парусов какого-нибудь schrecklicher «Fligender Hollender» – ужасного «Летучего Голландца»… Хотя, по
