class="p1">Или же это случайность, что кто-то убрал замок, как раз когда нам с Орестом понадобилось проникнуть туда?
Пока мы были в погребе, склон укутало каким-то странным туманом. Свет фонарей вдоль дороги превратился в туманные желтые шары, и все приобрело мягкие расплывчатые очертания. Асфальт стал скользким, как стекло. Мы не встретили ни души, пока недошли до садика. Там навстречу нам быстро двинулась какая-то фигура, темная тень.
– Эй!
Я буквально подпрыгнула, когда тень окликнула нас, но потом увидела, что это мама!
– Привет! – крикнула она и фыркнула, догнав нас. – Где вы были?
– Э-э… а ты где была? – спросила я, порадовавшись, что ящичек, который мы обнаружили в погребе, надежно спрятан в большом кармане дождевика Ореста.
– На работе, ясное дело, – ответила она. – Как раз иду от станции.
Я подумала, что в этом случае она пошла домой кружной дорогой. С другой стороны, мама всегда плохо ориентировалась на местности.
– А вы чем занимались? – спросила мама, с любопытством разглядывая нас. Вернее, лопату, которую Орест нес на плече.
– Забрали кое-какие садовые инструменты, – быстро сказал Орест. – Мама одолжила их своим знакомым вон в том доме.
Он сделал неопределенный жест в сторону таунхаусов.
Мама кивнула.
Домой мы пошли все вместе. У поворота в конце улицы мы с мамой попрощались с Орестом, и она обняла меня за плечи, когда мы направились к нашему дому.
– Ты что так долго сегодня работала? – спросил папа, когда мы вошли в дверь. Часы показывали почти половину девятого.
– Работы много, – коротко ответила мама и положила на пол тяжелый рюкзак, с которым ходит на работу. Он до того набит бумагами и компьютерами, что весит не меньше ее самой. Мама у меня маленького роста и сложения хрупкого. Она потянулась и застонала.
Я посмотрела на нее с тревогой. Она такая бледная! Когда же мама сможет отдохнуть?
Как оказалось, очень скоро.
На следующее утро мама поскользнулась на так называемом черном льду и сломала ногу в лодыжке.
Черный лед ложится на асфальт, как ледяная корка. Его не разглядишь – дорога кажется черной и сухой. Зато он невероятно скользкий. Реально опасен для жизни. И утром, когда мама, как всегда, опаздывала на электричку, она выбежала на улицу и сразу же упала. Ее крик был слышен даже в кухне.
Папа повез ее в травму – ну а мне, разумеется, пришлось пойти в школу.
18
В этот день мне хотелось поскорее бежать из школы домой, чтобы узнать, как дела у мамы. Когда я влетела, мама только что вернулась из больницы и лежала на диване перед телевизором, а нога у нее была упакована так, как будто вместо нее был огромный тюк. Вид у мамы был довольный, но папа сказал, что ей просто вкололи много обезболивающего.
– К сожалению, потом будет хуже, – сказал папа. – Когда лекарства перестанут действовать.
Стоя в кухне, он варил маме кофе.
Мы наперегонки заботились о ней, но, когда мы принесли ей кофе, два шоколадно-кофейных бисквита из морозилки, книги, подушки и одеяла, она сказала, что очень устала, и сразу заснула.
Я пошла к себе – переписываться эсэмэсками с Санной. Когда в дверь постучали – три коротких стука, – я была так уверена, что это Орест, что кинулась вниз открывать.
Но это был не Орест. Это была Мона. В руках она держала большую корзину. Рядом стояла Электра в зеленом комбинезончике и красных резиновых сапогах – она, как обычно, вбежала в дом, прежде чем я успела сказать хоть словечко.
– Привет, Малин! – сказала Мона. – Я так поняла, что твоя мама получила травму.
– Да… – с сомнением пробормотала я. – Она сломала лодыжку… и сейчас отдыхает!
– Понимаю, – кивнула Мона. – Перелом ровно посредине между двумя полнолуниями. На это потребуется время… Держи!
Она протянула мне корзину и показала, что в ней.
– Это календула. Заваривай как чай и давай ей как можно чаще, по меньшей мере два раза в день. Но вечером – вот это. Это шнитт-лук. А еще там несколько флюоритов[7], их нужно класть под подушку. Они способствуют заживлению.
В корзине лежали маленькие красивые пакетики с сушеными листьями и приправами. И еще три зеленоватых камня неправильной формы. Они загадочно мерцали.
– Передавай ей большой привет, – сказала Мона, когда я взяла у нее корзину.
Она осталась стоять на крыльце, а я пошла искать Электру. И нашла: она стояла у маминого дивана и своей маленькой перепачканной в земле ручкой гладила ее по щеке, но мама не просыпалась. Электра казалась такой заботливой и понимающей, хотя она еще совсем маленькая. Словно догадалась, что с мамой сейчас надо обращаться бережно. Я взяла ее за руку и отвела к Моне. От ее резиновых сапог на полу гостиной остались грязные отпечатки.
Когда они шли через улицу, Электра обернулась и помахала мне рукой. Уж не знаю, лозоходец она или нет, но одно точно: она избранный ребенок, призванный радовать всех в моей семье. Как только они ушли, по лестнице из подвала поднялся папа.
– Кто приходил? – спросил он и, заглянув в корзину, кивнул: – Ага!
Мы посмотрели друг на друга. Очень мило со стороны Моны принести календулу. Но это, пожалуй, не совсем то, о чем мечтает моя мама. Посовещавшись, мы поставили корзину в кладовку с пылесосом, подумав, что пылесосить мама точно еще не скоро соберется.
Тут я заметила, что руки у папы в земле, как у Электры. Наверное, он пересаживал в подвале свои горшечные растения. Взяв книгу, я села рядом с мамой в гостиной и стала читать.
Так прошел вечер. А в пятницу Ореста не было дома – кажется, он поехал тренироваться в спринтерской эстафете с той командой, в которую его так хотел включить наш учитель физкультуры, поскольку Орест бегает быстрее всех в школе.
Кстати, я и не хотела уходить из дома – уж наверное, мама и папа хотели бы видеть своего единственного ребенка дома во время пятничных посиделок, когда мама оказалась почти обездвижена.
Достав из кладовки листья календулы, я заварила маме чай и налила в ее любимую чашку. Мама сидела на диване в пижаме. Она была немного взъерошенная, и бледная, и к тому же вялая, поскольку нога теперь все время болела.
– А что, это вкусно, – сказала мама, потягивая чай. Я не сказала, что его принесла Мона. Но успела втихаря спрятать три зеленых камня под подушкой.
Не то чтобы я верила, будто это помогает. Просто на всякий случай.
