в очаге.
А потом вдруг сердце у Иванушки зашлось от радости: он увидел, как на край колодца легла чья-то тень.
— Эй! — снова завопил он — откуда только голос взялся! — Посмотрите вниз! Я упал в воду!
Он кричал так целую минуту, наверное. И не услышать его было никак не возможно: голос его гулким эхом отдавался от стен колодца. Однако за все это время тень так и не пошевелилась. А потом купеческий сын вдруг все понял. И даже застонал от разочарования.
Он понял, откуда взялась эта тень. И кто её отбрасывал.
Глава 9. Согбенная тень
1
Валерьян Эзопов потерял счет времени уже давно. Он даже не мог сказать наверняка, в чем измерялось время с момента проведенного им обряда — в часах? в днях? В последнем, впрочем, он сомневался. Пусть даже собственные чувства и глумились над ним, говоря: только идиот мог бы решить, что не минуло еще и суток с момента, как все началось. Да что там — суток! Валерьян испытывал непреложное ощущение, что с тех пор, как он вернулся домой, неся с собой книгу в красной обложке, он устал душой сильнее, чем за всю свою предыдущую жизнь.
Да, Митрофан Кузьмич так и не воротился в свой дом на Губернской улице — на что Валерьян, собственно, и рассчитывал. Ради чего он и затевал свой комплот. И даже то, что так и не пришел домой его, Валерьяна, двоюродный брат — Иван, тоже было хорошо. Не так хорошо, как Валерьян планировал изначально — по-другому хорошо. Но — такое изменение первоначальных планов было Валерьяну даже на руку.
Мавра сказала Валерьяну: Иван оставил, убегая со двора, угольную надпись на двери пристройки для прислуги. Сообщил, куда именно он направляется. А Мавра, само собой, эту надпись затерла. Так что, кроме неё самой, никто ее не прочел. Удачно было, что ключница знала грамоту! Иначе, чего доброго, ей взбрело бы в голову позвать кого-нибудь — прочесть написанное. Хоть бы даже сестрицу хозяина — Софью Кузьминичну. А та запросто могла бы поднять тревогу. И отправить людей на Духовской погост — что было бы уж совсем некстати. Ну, то есть: некстати было бы до поры, до времени. Пока не истечет срок, в течение которого, по прикидкам Валерьяна, всё должно было завершиться.
А так — в течение дня лишь сам Валерьян и его верная сообщница Мавра знали о том, где обретается Иванушка-дурачок. Все же остальные, кто был в доме, только удивлялись: куда хозяйский сынок подевался? Даже про голубей своих позабыл. Но — удивлялись они не так, чтобы очень сильно. Мавра говорила всем: наверняка Митрофан Кузьмич и Иван Митрофанович куда-то отправились вдвоем. И вскорости оба всенепременно возвернутся домой.
Так что — вовсе не отсутствие дяди и двоюродного доводило Валерьяна Эзопова до полного душевного изнеможения. Нет, изводили его вещи совершенно иные.
Во-первых, конечно же, неведение. По прикидкам Валерьяна, хоть кто-то из здешнего прихода должен был бы уже увидеть, что произошло на погосте. Теперь-то время для этого пришло! А, увидев, этот кто-то должен был бы прийти мысли, что нужно сообщить обо всем церковному старосте — Митрофану Кузьмичу, то есть. Конечно, идеально было бы, чтобы сразу обнаружились бренные останки Митрофана Кузьмича. Может быть, даже — вместе с останками его сынка-недоумка, Ивана. Тогда увидевшие это побежали к исправнику, а заодно — оповестили бы о страшных находках обитателей купеческого дома на Губернской улице. Но — ни одного такого вестника в алтыновский дом не нагрянуло.
И вот тут уже появлялось «во-вторых». Второй вещью, из-за которой Валерьян не находил себе места, было то, что ни одного горожанина он так и не увидел на всей Губернской улице — с того самого момента, как он пустил в ход свое заклятье устранения. Валерьян даже выбегал со двора — раза три или четыре выбегал. И все смотрел: не покажется ли на улице хоть один прохожий? Но — эта часть Живогорска обезлюдела, как гимназический двор во время вакаций. И Валерьян уже проклинал мысленно букиниста, продавшего ему за бешеные деньги красный гримуар. Продавшего — но не потрудившегося объяснить: какова истинная сила слов, содержащихся в нем? Так что теперь Валерьян понятия не имел, когда сойдет на нет сила заклятья, сотворенного им? В главное — сойдет ли она на нет вообще?
Валерьяна окатывало холодом всякий раз, как он дозволял себе об этом думать. И, уж конечно, не из-за того, что он стал бы скучать по обитателям Губернской улицы. Да пропади они хоть навеки, но только — не сейчас. Ибо сейчас ему нужны были свидетели — на этом строился весь его комплот. Нужен был хоть кто-то, кто подтвердил бы: молодой человек, одетый, как обычно одевался на людях Иван Алтынов, шел к Духовскому погосту перед самым исчезновением своего отца: купца первой гильдии и церковного старосты Митрофана Кузьмича.
2
Иванушка довольно смутно помнил то время, когда погиб его дед. Ему самому тогда и пяти лет еще не сравнялось. Однако общее ощущение: как дом наполняли слухи, тревожные перешептывания и суетливые слезы прислуги — до сих пор давило на его память непонятным ему самому грузом. И в памяти его будто ниоткуда временами возникали фразы, произносившиеся по углам дома теткой Софьей Кузьминичной, приказчиками, кухарками, Маврой Игнатьевной и всеми кто тогда в доме был: «Нашли под окнами…», «Имел свидание…», «Седина в бороду — бес в ребро…» И — произносимое совсем уж втайне: «Подозревают, что наложил на себя руки…»
Но — маленького Иванушку все эти фразы тогда нисколько не напугали. Он даже и смысла-то их, по правде говоря, не уловил. А вот что напугало его до такой степени, что он просыпался потом по ночам с криком и в слезах, было случайно им услышанное: «Сломал себе спину батюшка ваш — да будто закостенел. Так и не сумели его выпрямить. Придется в таком виде его отпевать…»
Сказано это явно было либо Митрофану Кузьмичу, либо его сестрице Софье Кузьминичне. И говоривший — возможно, приходской священник, — уж точно понятия не имел, что его слова услыхал еще и малолетний внук погибшего купца. А потому не мог предположить, что этот образ: скрюченный дед, которого тащат прямо на руках в церковь — будет потом преследовать Иванушку во снах много лет.
Однако — не бывает худа без добра. И, сидя в
