те времена, поэтому кости с лёгкостью поставили на место. На интеллект эти обстоятельства никаким образом не повлияли, что не скажешь о характере и вытекающем из него личностном развитии. С самого своего рождения, как говаривали мои родители, я проявлял себя ребёнком непослушным, злым, с садистскими наклонностями. Мать меня самозабвенно любила, души не чаяла. С лаской и любовью она смотрела на меня, не замечая кровожадный безразличный взгляд и не прислушиваясь к рассказам соседей о моих злодеяниях. А предметов для рассказа было достаточно.
Доброта и любовь — что это такое, кто бы мне сказал. С самого детства я ни разу не испытывал подобных чувств — мои интересы были совершенно другого плана. С трех лет меня стала интересовать жизнь живых существ. Точнее её скоротечность и способы прерывания. Дворовые кошки, как только чуяли моё приближение, панически разбегались, понимая, что им грозит осыпание градом камней или метание палок, подобно копью. Помимо кошек страдали всякие жучки-паучки, лягушки, рыбки и другая живность, которая либо не могла быстро от меня убежать, либо не могла оказать сопротивление. К четырём годам я уже знал, что достаточно тяжёлый камень может превратить лягушку в лепешку, а слепень, кинутый в муравейник, уже никогда не выберется оттуда. Наблюдение за мучениями живых существ приносило мне исключительное удовольствие, однако восхищенный рассказ об этом родителям не возымел ожидаемого эффекта. Отец выпорол меня ремнем, что мне даже понравилось, ведь это была возможность почувствовать боль самому, а мать отчитала и поставила меня в угол. Вывод напрашивался сам — не надо делиться с родителями своими опытами, ведь они не оценят. Я стал вести себя нормально при родителях, при этом продолжая свои кровожадные эксперименты вне поля их ведения.
Как оказалось, в дальнейшем подобные опыты не поддерживали и остальные люди, которые, увидев очередное моё издевательство над животным миром, торопилась рассказать об этом родителям.
К семи годам моим мучения стали подвергаться и люди, но в отличие от мелкой живности они были более бдительны и пресекли почти все мои проказы. Нет, смерть людей меня не интересовала — я уже насытился смертью в более юном возрасте. Меня больше стало интересовать то на чем держится жизнь. Почему человек, каким-то чудесным образом зародившийся в родительском чреве растёт, появляется на свет, начинает дышать и жить в целом. Что заставляет плодотворное соки сформировать этот комочек мяса и костей, и запустить его сердце и лёгкие. Вполне безобидный интерес, тем не менее не безосновательно вызвавший опасение окружающих.
Наслушавшись вдоволь от матери про божественное создание мира, душу и загробный мир я принял решение самостоятельно изучать загадочное устройство живых существ. Для начала я решил вернуться к старым знакомым — лягушкам. Препарирование их оказалось не самой приятной вещью, ведь они были скользкими и всячески пытались вырваться из моих рук с момента их поимки и до самого последнего вздоха. Очередное разочарование постигло меня, ведь внутренности выпотрошенных подопытных не смогли поведать мне о тайнах бытия. Но как же мне постичь истину, если живые её не знают, а мёртвые говорить не умеют? В этом возрасте для меня этот вопрос остался загадкой.
С возраста десяти лет я принялся ходить на кладбище, пытаясь всяческими манипуляциями пробудить мёртвых к жизни и получить ответ на столь значимый для меня вопрос. Эффекта мои действия не возымели, ведь я был настолько несведущ тогда, что сейчас становится смешно от этих воспоминаний. Вернее, эффект был и какой! В один из таких походов, когда мне было тринадцать лет, меня заметил житель моей деревни и отвёл на всеобщий совет, который был собран по мою душу. К моему счастью меня признали сумасшедшим, а не колдуном и, не смотря на сопротивление родителей, отправили в место, напоминающее современный детский дом. Папа остолбенело стоял и смотрел на меня. В глазах одновременно читались укор и пустота. Мама рыдала, сотрясаясь в истерике, периодически пробегая глазами по окружающим людям в поисках помощи и поддержки. Но поддержки, а тем более помощи никто не оказал.
Сборы были скорыми и, не дав толком проститься с родными, я был отправлен в новое место жительства тем же днем.
Приют
Первые впечатления всегда обманчивы — это истина и ничто её не изменит. Приветливость и доброжелательность людей легко сменяется агрессией и безразличием, а неприятные или невзрачные люди оказываются душевным, искренними и добродушными. Люди, проходящие мимо, часто улыбаются нам, но что сокрыто за этими улыбками одним только им ведомо. Как часты случаи в истории, когда любезные соседи, которые так рады вашему везению, кляузничают и наговаривают на вас для своей выгоды. Когда друзья предают ради возможности приобретения ценных благ, а супруги травят друг друга, ища финансовую или моральную выгоду. В свою очередь известны случаи, когда враги помогают друг другу, найдя в себе человечность при взгляде на сложившуюся ситуацию, а страшный человек, преследующий тебя, на самом деле оказывается твоим защитником. Так сложно оценить людей и предсказать их поведение, что даже опытнейшие психологи ошибаются, не говоря уж о простом народе.
Так случилось и со мной.
Мой новый приют представлял собой двухэтажный деревянный дом, построенный колодцем. Основной вход в здание, с двустворчатыми дубовыми дверьми, был расположены с лицевой части. Вторые двери, выглядевшие так же и находившиеся напротив первых, выходили в замкнутый двор, по периметру которого размещались скамейки, а в центре имелась небольшая лужайка. На первом этаже находились кухня и служебные помещения. На втором — по обе стороны от центрального коридора, идущего непрерывно по всему зданию, симметрично располагались детские комнаты. С первого на второй этаж вели две округлые лестницы, расположенные по обе стороны от входной двери.
Привезли меня на грязной телеге, запряженной двумя чумазыми плешивыми лошадьми. Транспортное средство принадлежало нашему соседу, который как раз собирался ехать в соседнюю деревню, в которой и располагался приют.
— Поторопись, сорванец! У меня нет времени с тобой возиться. Быстро отдам и поеду дальше, так что без препираний, — проворчал он подгоняя.
Препираться я и не собирался. Место мне сразу же приглянулось — оно наводило некий ужас, особенно в стоящую тогда хмурую погоду, благодаря которой создавалось столь удачное заднее освещение.
Откликнувшись на стук, двери нам отворили двое — мужчина и женщина. На вид им было около пятидесяти лет. Похожие друг на друга, словно брат и сестра, они одинаково слащаво улыбались, всем своим видом показывая участие к моей судьбе. Оба отворивших дверь были одеты в строгий синий шерстяной костюм с
