Потом, в тот же день, прошел, правда, на очень большой высоте, немецкий самолет — раньше их здесь никто не видел. Хазин уже проклинал крикливого лейтенанта, который тут командовал, когда оборудовали склад: тот о вышках позаботился, а чтоб бункера как следует замаскировать — нет, так и торчат отличной мишенью, на солнце блестят. Ну, что он сейчас сможет сделать, если его обстреляют с воздуха? И связь уже всякая оказалась нарушенной. И слухи дошли, что фашисты к Волге прорвались…
В таком нервном ожидании проводил время капитан Хазин, когда, в сумерки, устоявшуюся тишину прервал сухой, тут же смолкнувший треск мотоцикла, окрик часового и громкий ответ: «Не видишь, свои, мне командир нужен, где он у вас?» Хазин, выглянув в окно, узнал одного из тех трактористов, что буксировали сюда нефть. Тот был в обычном рабочем комбинезоне.
Часовой ему что-то еще прокричал. Тракторист, пожав плечами, спокойно направился к хибарке. Хазин зажег светильник на нефти, потому что другого света здесь не было, и встретил неожиданного гостя у порога.
— Слушаю вас, — отрывисто проговорил он, уже внутренне готовый ко всему. — Чем могу служить?
— Служить вам могу я, — медленно проговорил тракторист, опускаясь на деревянную лавку. — Для начала вот что, капитан, (Хазин еще больше насторожился: он привык к обращению «товарищ капитан…») Вот что: немцы бросают сюда танковый десант.
— Как?
— Танковый десант через наш… то есть через ваш район к нефтяному промыслу, — по-прежнему медленно, лениво, будто говоря давно надоевшие вещи, повторил неожиданный гость. — Около двадцати машин.
— Откуда вам это стало известно, товарищ…
— Лещинский. И не «товарищ» я, — добавил Лещинский после короткой паузы тем же равнодушным тоном. — Я ихний разведчик. По-вашему, шпион… А это лишнее, капитан. (Пальцы уцелевшей руки Хазина невольно дернулись к кобуре.) Это лишнее. Я же сдаюсь, за этим и пришел.
— Что ж… рассказывайте дальше, — проговорил Хазин. — Немец?
— Что? Я русский. Андрей Петрович, если вас имя-отчество интересует. — Он продолжал уже с досадой: — Разве мало русских было недовольно вашими порядками? Война многое изменила.
— Что вы еще можете доложить относящееся к делу? — спросил Хазин.
— Что еще? О себе, что ли? До войны я в Праге жил. Два года назад меня сюда забросили, в августе сорокового. А с начала войны я у них в забытых числился, только вот сегодня… Да это долгая история. Укрепляться надо. Танки же. К концу ночи будут здесь.
— Так… Вы сами пришли для того, чтобы смягчить свою вину?
— Чего смягчить? Вы мне винтовку дайте. Я русский, чтоб я за этих фрицев…
— Судьбу вашу будет решать военный трибунал, — отчеканил Хазин.
— Да? Когда бой пройдет, пожалуйста. — Лещинский говорил уже взволнованно и даже как будто немного испуганно. — Мне винтовку, у вас каждый человек на счету, я знаю…
— Винтовки у нас тоже на счету. И вообще, — рассердился Хазин, — издеваетесь вы, что ли, как мы можем доверить оружие такому человеку, как вы?
Лещинский сделал паузу. Хазин тоже молчал, словно бы сил набираясь перед тем, как сказать самое решительное.
— Так что же, вы посадите меня к вашим вшивым заключенным? — нервничал Лещинский.
— Это наше дело. — Хазин заторопился: меры действительно принимать надо, странный «гость», кем бы он ни был на самом деле, принес такую весть… а с ним самим потом пусть другие разбираются. — Пока вы арестованы. Пойдемте, гражданин Лещинский.
— Этого не будет. Я пришел сам…
— Встать! — закричал капитан, подавляя собственную нерешительность. — Позвольте мне знать, будет или не будет. «Сам!» Может быть, тем хуже для вас, Лещинский или кто вы. Если вам верить, так однажды вы предали свою родину, теперь вы предали своих хозяев, а дальше кого собираетесь предавать? Марш! Я говорю, марш!
Лещинский сделал шаг к двери, Хазин — за ним. Лещинский резко остановился… Прежде чем Хазин успел понять, что сейчас может произойти, закопченный потолок хибарки метнулся к его ногам. Крикнуть не дала жестокая боль в подбородке… Открыв глаза, увидел, что «гость» направил на него неизвестно откуда взявшийся пистолет и закусил губу, с выражением отчаяния на маленьком бледном лице…
4
В последнее время, еще дома, у Жени появился свой кошмар: ей часто снилось, что кто-то неизвестный негромко, осторожно постучал среди ночи в их квартиру. И это было очень страшно, она просыпалась в холодном поту и долго не могла прийти в себя.
Сейчас, однако, стучали на самом деле, и Женя это поняла, еще и не проснувшись окончательно. Открыла глаза и тут же вскочила на постели, потому что увидела себя в чужой, незнакомой маленькой комнате… Вспомнила, где она, только услышав голос из-за двери:
— Женя, вы еще не встали? Мне бы хотелось поговорить с вами, я на работу ухожу.
— Сейчас, сейчас… извините, я сию минуту, — пробормотала она.
Со стены (а стены в этой комнатке были почему-то выкрашены почти доверху в странный темно-вишневый цвет) насмешливо наблюдали, как суматошно она одевается, молодой человек и девушка, сфотографированные, по-видимому, в день своей свадьбы. У молодого человека, если судить по его глазам, мысли бродили где-то «не на земле», и это выражение глаз — как заметила про себя Женя, — странная отчужденность, похожая на тоску — только и роднило человека с давнишней фотографии с тем, кто вчера вечером открыл ей дверь в эту квартиру. Сергей Гассанович Джани-заде выглядел преждевременно постаревшим, лицо его, испещренное рубцами, при первом внезапном взгляде на него могло даже испугать. Но глаза — большие, грустновато-косящие — были те же. Повторились они и в его сыне — это он сейчас ожидал Женю.
Одеваясь, она припомнила весь вчерашний разговор с ними и самое главное — то, что ей, по-видимому, нечего больше делать в Окшайске. Сергей Гассанович, спокойно выслушав ее сбивчивый рассказ о «старике Гомонке» и его рукописи, сначала неопределенно заметил:
— Сложная история, сложная. — После паузы спросил: — А вы нас долго разыскивали?
— Нет, я сразу, только вас дома не было… я днем еще заходила.
— А то у нас город особенный, без улиц, микрорайоны есть, а улиц нет, попробуй искать с непривычки. Я полагаю, Женя, вы не откажетесь с нами поужинать?
— Спасибо, что вы…
— А то на голодный желудок и разговор нейдет, — он по какой-то странной привычке часто говорил «а то», — вы, должно быть, ощущаете. Сардар, где ты? Оставь свои чертежи, к нам с тобой девушка в гости пришла.
Из соседней комнаты послышался басок:
— К тебе девушки ходят? Ну и ну…
Сардар, сын Сергея Гассановича, оказался смуглым пареньком лет двадцати с небольшим, но уже с начинающейся лысинкой. Он с выражением юмора, в котором, впрочем, не
