превратился в настоящее адское пламя, густо окутанное дымом.
Я швырнул в огонь последнюю ветку из наших запасов. И Кэнскэ вдруг сказал:
– Микасан, она идёт. Я думаю, яхта идёт.
Он вручил мне бинокль. Яхта разворачивалась. Она действительно меняла курс, но пока не было видно, в нашу сторону она собирается идти или наоборот.
– Не знаю, – вздохнул я. – Непонятно.
Кэнскэ забрал у меня бинокль:
– Говорю тебе, Микасан, она идёт сюда. Там нас видят. Я совсем уверен. Она идёт к острову.
Через несколько мгновений ветер надул паруса, и я убедился, что Кэнскэ прав. Мы крепко обнялись в свете ярко пылающего костра. Я запрыгал как ненормальный, и Стелла вместе со мной. Каждый раз, поднося к глазам бинокль, я видел, что яхта приближается.
– Это большая яхта, – заметил я. – Флаг пока не разглядеть. Корпус тёмно-синий, как у «Пегги Сью».
И, произнеся это вслух, я подумал: а вдруг там и правда «Пегги Сью»? Во мне зародилась надежда. Понемногу надежда крепла и превращалась в уверенность, а уверенность – в веру. Я уже видел мамину капитанскую кепку. Это они! Мои мама с папой!
– Кэнскэ! – крикнул я, не отрываясь от бинокля. – Это «Пегги Сью»! Это она! Они вернулись за мной! Мои родители! – Но, оглядевшись, я не увидел Кэнскэ.
Кэнскэ сидел в пещере, у самого входа, с мячом на коленях. Он поднял на меня взгляд, и в этом взгляде я прочёл всё, что он собирался мне сказать.
Он встал, положил руки мне на плечи и внимательно посмотрел мне в глаза.
– Ты слушай теперь очень хорошо, Микасан, – заговорил он. – Я слишком стар для нового мира, о котором ты рассказал. Это очень интересный мир, но он не мой. Мой мир был в Японии много-много лет назад. Но теперь мой мир тут. Я долго об этом думал. Если Кими жива, если Мития жив, они привыкли, что я умер давным-давно. Я вернусь домой и буду точно призрак. Я уже другой человек. И они уже другие. И к тому же у меня тут есть семья, мои орангутаны. Может, убиватели придут опять. Кто тогда защитит мою семью? Нет, я остаюсь на моём острове. Тут моё место. Тут моя империя. Император должен быть в своей империи, должен заботиться о народе. Император не убегает. В этом нет чести.
Я понимал, что спорить с ним и убеждать его в чём-либо бесполезно. Он прижался лбом к моему лбу и дал мне поплакать.
– Теперь иди, – сказал он, – но прежде обещай мне три вещи. Первое: рисуй дальше, рисуй каждый день, и однажды ты станешь великим художником, как Хокусай. Второе: у себя дома, в Англии, думай обо мне. Думай иногда, а может, часто. Смотри на полную луну и вспоминай меня, а я буду вспоминать тебя. Так мы никогда друг друга не забудем. И последнее, но очень важное для меня: никому обо мне не рассказывай. Никому и ничего. Ты сам попал на этот остров. Ты жил здесь один. Понятно? Меня тут нет. Десять лет пройдёт, и тогда говори что хочешь. Тогда от меня уже останутся одни кости. Будет уже всё равно. Я не хочу, чтобы меня искали. Я остаюсь тут. Я проживу жизнь в мире. Людей мне не надо. Если люди, мира нет. Ты сохранишь мою тайну, Мика? Обещаешь?
– Обещаю, – ответил я.
Он улыбнулся и протянул мне мяч:
– Ты бери мяч. В футбол ты играешь хорошо, но рисуешь лучше. Гораздо лучше. Теперь ты иди. – Обняв за плечо, он вывел меня из пещеры. – Теперь иди, – повторил он. Я сделал несколько шагов и обернулся. Он всё ещё стоял у входа. – Иди же, иди, пожалуйста. – И он поклонился мне. А я поклонился ему. – Сайонара, Микасан, – добавил он. – Знать тебя было для меня честью, величайшей честью моей жизни.
А я словно онемел и ничего не смог сказать.
Ничего не видя из-за слёз, я опрометью кинулся вниз по тропке. Стелла побежала следом не сразу, но на опушке джунглей она меня догнала. Она выскочила на берег и принялась лаять на «Пегги Сью». А я постоял ещё в тени деревьев и выплакал все мои слёзы. Я видел, как к берегу подходит «Пегги Сью». И на борту – мои самые настоящие мама и папа. Они замечают Стеллу, зовут её. А у Стеллы сейчас от лая оторвётся её бестолковая башка. И вот «Пегги Сью» бросает якорь.
– До свидания, Кэнскэ, – прошептал я.
Я глубоко вдохнул и кинулся на берег, вопя во всё горло и размахивая руками. И громко зашлёпал по отмели навстречу маме с папой. Мама только и могла что плакать и стискивать меня так, что рёбра трещали. И ещё повторять снова и снова:
– Я же говорила, мы его найдём! Я же говорила!
А папины первые слова были:
– Ну привет, Мартышкин.
Оказывается, мама с папой искали меня почти целый год. Никто не помогал им, потому что никто не верил, что я жив. Ни единого крошечного шанса, говорили все. И даже папа – потом он в этом признался – уже смирился с тем, что меня больше нет. Только мама не сдавалась. Она считала, что я жив, – и точка. Она просто это откуда-то знала, сердце ей подсказывало. Поэтому они плавали от острова к острову и искали меня. И вот наконец нашли. И никакое это не чудо – это просто вера.
Эпилог
Через четыре года после того, как эта книга увидела свет, мне пришло письмо:
Дорогой Майкл!
Пишу, чтобы сообщить Вам на моём скудном английском, что меня зовут Мития Огава. Я сын доктора Кэнскэ Огавы. Пока я не прочёл Вашу книгу, я думал, мой отец погиб на войне. Моя мать скончалась лишь три года назад в полной уверенности, что так оно и было. Как Вы и писали в своей книге, мы действительно жили в Нагасаки, но нам очень повезло. Незадолго до бомбардировки мы на несколько дней уехали в деревню проведать бабушку. И остались в живых.
Я совсем не помню своего отца. Всё, что у меня есть, – это несколько фотографий и Ваша книга. Мне было бы чрезвычайно приятно побеседовать с кем-то, кто так хорошо знал отца. Возможно, мы могли бы как-нибудь встретиться. Я бы хотел на это надеяться.
С наилучшими пожеланиями,
Мития Огава
Спустя месяц я отправился в Японию и встретился с Митией. Он смеётся в точности так же, как его отец.
ジ・エンド
