их заработать. Люди на заводе потеряют работу, а имение уйдет с молотка. И тогда я решилась.
– Вы его отравили, – догадался Столбов.
– Да, – без выражения каких-либо эмоций на лице сказала Людмила Ивановна. – Я не могла позволить ему пустить нас всех по миру.
– Но я всё равно не понимаю. Сейчас же у Вас всё хорошо. Сошко сказал, что Вы даже собираетесь второй завод открывать. Что могло произойти такого, что потребовалось убить Медведева?
– Мглевская, – коротко ответила Людмила Ивановна. – Произошла Мглевская. Они гуляли в саду, была уже весна, и окно в моей комнате было открыто. Я слышала каждое слово. Она сказала, что я ей не нравлюсь, что я слишком высокомерная, что она не потерпит меня в своём доме, и хочет, чтобы Михаил меня уволил до свадьбы.
– И что Михаил? – спросил Илья Петрович.
– Михаил ответил, что обдумает, как это устроить.
– И Вы попытались отравить Мглевскую?
– Это был мой дом, который я построила своими руками, который я выстрадала. И что? Меня должны были просто выгнать из него? Никакой благодарности за все эти годы работы и унижений?
– Но почему бы Вам не сказать Михаилу, не признаться, что Вы его настоящая мать?
– Знаете, когда он был маленький, я была очень привязана к нему, но тогда был жив Алексей, и я не могла сказать. А когда он подрос, он стал слишком похож на него. Одно лицо. Вы этого не поймете. У Михаила то же лицо, та же походка, тот же голос. Того самого человека, который навещал меня по ночам. Он стал мне неприятен.
– Почему же, я понимаю, – сказал Столбов. – Но Вам не удалось отравление, Мария Александровна выжила.
– Да, я не хотела, чтобы она умерла у меня за столом и положила слишком мало отравы. Она выжила. Я стала ждать другой удобный случай.
– И тут приехал капитан Медведев…
– Да, приехал этот напыщенный наглец. Но когда я увидела Михаила с ружьём, я подумала, что если бы он сейчас выстрелил, то его забрали бы в тюрьму, и все проблемы, возможно, до конца моей жизни будут решены. А он, когда выйдет, то получит хороший капитал, который я ему оставлю.
– И Вы решили повторить их встречу, только зарядив ружьё? – поразился Столбов.
– Да. Я отправила Ваську за пулей, зарядила и взвела ружьё, предварительно почистив и смазав, чтобы курок легко нажимался. Меня Алексей научил. Оставалось только положить палец и нажать на курок.
– Но тут Вас заметил конюх, и Вы убрали его из имения на неделю.
– Да, Фёдор неожиданно увидел меня с ружьём. Я не думала, что это станет проблемой, но на всякий случай, отослала его. Я вообще не думала, что станут искать пулю. Но… раз есть ружьё, значит должны быть и пули, которыми ружьё может выстрелить. Выстрел и несчастный случай. Я собрала на ужин свидетелей для этого несчастного случая.
– И пригласили запиской капитана Медведева? Запиской, написанной от лица Михаила? – догадался Столбов.
– Он приехал, да ещё был совершенно пьян. Всё складывалось наилучшим образом. Я предложила взять ружьё, как в прошлый раз. Лошадь подалась вперёд, и Михаил нажал на курок. Бах! Всё, как я запланировала. Все сыграли свои роли.
– Кроме Трегубова, который начал копаться, чтобы помочь другу, и привез меня, – сказал Илья Петрович. – А я всё-таки, нашел эту пулю, которую кто-то другой может и не стал бы даже искать.
– Ваня – хороший человек, я не желала ему зла. К нему тоже жизнь была несправедлива. Его отпустят?
– Да, как и Михаила, надеюсь.
– Что будет со мной? – спокойно спросила Людмила Ивановна.
– Будет суд, – пожал плечами Столбов, – как там решат. Я не судья Вам.
18.
Канарейкин вышел из дома и оглянулся, не заметив ничего подозрительного. Он пошёл дальше по улице, подняв воротник не по погоде тёплого костюма. На голове у него была кепка, натянутая до предела, чтобы можно было увидеть минимум его лица. Быстро вспотевшая ладонь сжимала в кармане рукоять револьвера. Он был напряжен, как пружина. По позвоночнику скатилась первая капля пота.
«Господи, во что я ввязался», – подумал Николай. Канарейкин не заметил, что как только он удалился на достаточное расстояние, от стены его дома отделился человек и медленно пошёл за ним.
Канарейкин шёл к вокзалу, и его бросало то в дрожь, то в жар.
Зачем, зачем он это делает? Зачем он в это ввязался? Но теперь уже было поздно, он уже не мог отступить. Но он же не убийца! Но есть долг, он должен. «Кто ещё? Кто-то же должен делать и такое. Это не убийство, это восстановление справедливости. Он – сын Николая Первого и должен за это заплатить. Заплатить за страдания народа, как подлый сатрап, как угнетатель крестьян», – он постарался вспомнить всё, что ему говорили на собраниях и встречах. Это придало ему уверенности, и он пошёл дальше, вцепившись в револьвер.
Навстречу стало попадаться всё больше и больше людей. Ему казалось, что все вокруг смотрят только на него, оборачиваются, как только он проходит. Николай сильнее сжал рукоять пистолета. Сейчас кинутся и схватят, а там – позор, тюрьма, матушка с батюшкой отвернутся от него.
Чтобы избежать этих мыслей, Канарейкин решил срезать путь обычно безлюдным переулком. Он свернул направо, прошёл несколько шагов и вдруг увидел стоящую впереди фигуру. Она не двигалась. Николай тоже остановился, потом попятился и налетел на кого-то сзади. Он отскочил вперед и увидел, что первая фигура двинулась прямо к нему. От страха он не мог рассмотреть лица. Солёный пот со лба залил глаза. Канарейкин вытащил револьвер, его руки тряслись.
– Я же говорил, что он срежет здесь, – сказала первая фигура голосом Трегубова.
– Ты был прав, я и не спорил, – ответил Ивану Торотынский.
– Иван, Михаил… – изумленно пробормотал Николай, опустив руку с револьвером и узнав своих друзей по гимназии. – Что Вы здесь делаете?
– Пытаемся не дать тебе совершить главную ошибку в твоей жизни, – сказал Михаил Торотынский, подходя ближе.
– Но ты же должен быть в тюрьме? – продолжал удивляться Канарейкин.
– Да, я был там, но благодаря Ване теперь на свободе. И, поверь мне, тебе тоже там нечего делать! Это не место для нормального человека.
– Но я должен, я обещал, это нужно людям, – уже неуверенно проговорил Николай.
– Коля, нужно не мстить за народ, а помогать ему. Или ты думаешь, что хоть кому-то станет лучше от того, что ты убьешь Ушакова? Что это даст народу, крестьянам?
– Но откуда ты знаешь про Ушакова?
