однажды женятся и продолжают. Для них ничего не меняется. Герман не из таких.
Если бы он был бабником, то я бы тогда была сама виновата , что связалась с гулящим кобелем.
Как говорится, видели глазки, что покупали.
— То есть выходит, что Герман загулял со мной? Так? — я горько усмехаюсь.
— Чо, блин? — Антон растерянно вскидывает бровь. — Фиса, я такого не говорил. Не говорил. Не придумывай, а то поверишь обидишься.
— Вот какая я, да?
— Остановись.
Вздыхаю и поднимаю чашку с кофе. Делаю глоток. На языке расходится молочная сладость и терпкая горечь.
Зачем я сейчас решила подумать о причинах, почему мужики гуляют? Я и так в курсе, что Герман не из ходоков, для которых измены со множеством женщин — хобби.
— Фиса! Я против того, чтобы ты столько времени торчала в мастерской!
— Хватит! Ты надоел! Надоел! Сколько можно, а?
— Да это идиотизм, Фиса! Покормила Афинку и, блять, побежала дальше строчить! Зачем?!
— Ну, прости! Что ты опять начинаешь? Опять тебе мало внимания уделяю?! Не надо меня дергать! Афинка спит! Сытая!
— Да я, блять, нахуй все твои тряпки сожгу!
— Хватит! Хватит меня дергать!
И тогда я хлопнула дверью и заперлась, а Герман что-то мне сказал. Я не расслышала, но именно та истерика была, наверное, поворотной, пусть и я к вечеру извинилась.
Исчезли поцелуи, объятия, и Герман потерял ко мне интерес в постели: я ныряла уставшая под одеяло, а он ко мне не лез.
Вот я и заподозрила, что муж мой загулял.
— В жопу его, — зло отставляю чашку и обиженно поджимаю губы.
Как только я потеряла его внимание и ласку, то мне стало ее резко не хватать. Герман меня раздражал, а после начала разъедать ревность и дикие подозрения.
Однако эта ревность не толкнула меня на разговор и скандал. Я ведь довольно хладнокровно вывела Германа на чистую воду. Разве такая слежка без претензий и криков о любви?
И я должна честно ответить, что Герман своей интрижкой по большей части не обидел меня, а возмутил. Я ведь такая идеальная для него.
— Может, ты на него забьешь? — устало вопрошает Антон. — В любом случает, не мне ты должна задавать такие вопросы. Я не твой бывший муж.
На столе вибрирует телефон и высвечивается фотография Ани. Сердце с нехорошим предчувствием пропускает удар.
Глава 33. Зайка и серый волк
Афинка неуклюже забирается на кровать. На большую, широкую и застеленную белым пледом. Ползет и падает прямо посередине счастливой звездочкой.
Мы приехали к Герману в гости, и экскурсия по его логову привела нас в его спальню.
В нашей дочери совсем нет настороженности и испуга. Ей нравится большая красивая квартира Германа на восьмом этаже. Глаза горят, везде лезет и ей очень интересно.
А я бешусь, потому что Герман невероятно продуманный мужик, и он уже успел поставить на окна решетки от выпадения детей.
Я планировала ему о них напомнить, но он уже сам все организовал. Даже на балконе. Какой молодец. Какой хороший папа у нас.
Афинка катится к одному краю кровати, а затем к другому, но устает и опять лежит на спине, раскинув руки.
— Кажется, кто-то решил забрать себе мою комнату? — Герман уверенным шагом направляется к кровати и падает на нее. Сгребает хохочущую Афинку в объятия, фыркает ей в шею, чем доводит до визгов и валится на матрас с коварными щекотками.
— Мама! Мама! Спаси! — с восторгом верещит Афина, пытаясь вырваться из рук отца. — Хватит!
— Куда ты собралась? Не пущу! Злой серый волк не отпустит маленького зайку. Попался Зайка!
— Нет! — визжит раскрасневшаяся Афинка. — Я не зайка!
— А пахнешь как зайка, — ласково порыкивает Герман.
Я чувствую себя сейчас лишней. Если сейчас тихонько выйду, то никто и не заметит, что тихая и молчаливая мама вышла.
Только вот я не могу сдвинуться с места. Тенью наблюдаю, как Герман тискает Афинку, как она хохочет и как пытается вырваться, но у нее получается.
— Я не зайка!
— Зайка.
— Я не зайка, я твоя дочка!
Герман ловко и быстро укутывает визгливую Афинку в плед, садится и затаскивает пунцового и запеленованного кукленка к себе на колени. Начинает укачивать. Афинка затихает и смотрит на Германа, удивленно шмыгнув.
— Когда это моя дочка успела так вырасти? — Герман вглядывается в лицо Афинки. — Моя дочка совсем крошечкой была. На ладошке помещалась.
— Не знаю… — шепчет Афинка.
Лишь бы не пустить слезу.
Я помню, какой маленькой Афинка была в руках Германа. Сладкой и беззащитной. Она так мило сквозь сон причмокивала, когда он целовал ее в макушку.
Правда, умиляюсь этому я только сейчас, через три года, а тогда напряженно просила положить Афинку и не будить ее, ведь я ее усыпила, а она может опять проснуться. Герман тогда отвечал, что если она проснется, то он обязательно усыпит ее, и просил расслабиться.
— Выросла, да? — тихо спрашивает Афинка.
— Да, — Герман улыбается и наклоняется. — Но ведь тебе еще расти и расти.
— Не хочу.
— Придется, — Герман вздыхает, — и я очень хочу увидеть, какой ты будешь через год, через два, три, четыре… — задумывается, — после четырех что идет?
Афинка хмурится.
— Пять, — отвечает Герман. — Один, два, три, четыре, пять… Повторишь?
Афинка качает головой и зевает:
— Я еще маленькая. Не умею считать.
Какая маленькая кокетка, а. С отцом совсем другая, чем со мной, и сейчас я это очень четко и хорошо вижу.
И я не смогу ей дать того, что дарит Герман, как бы я ни старалась. Потому что я мама, а не папа.
Афинка засыпает от укачиваний Германа. Я, конечно, хочу вмешаться, фыркнуть, что не время сна и что вот такие фокусы нарушат ее хрупкий режим, но принимаю решение промолчать.
Потому что момент очень трогательный и обязательно останется в памяти нашей дочери пусть и размытым, но светлым пятном: теплые отцовские объятия, ласковая улыбка и поцелуй в лоб.
Откладывает укутанную Афинку к подушкам в белых шелковых наволочках и осторожно встает на ноги. Оглядывается, проверяя, не проснулся ли Зайка, а я отворачиваюсь.
Потому что мне от его нежного взгляда, в котором много любви и беспокойства, больно. Сглатываю, медленно
