поручил образование своего сына Иоанну Грамматику. Во время первого посольства в 824 г. он попытался обратить франков в иконоборчество, а диакон Феодор Критин, который возглавлял и второе посольство, был иконоборцем «с железными богословскими убеждениями»[295]. Итак, можно полагать, что передача Дионисиевского корпуса была следствием этой инициативы, особенно с учетом того, что примерно в то же время была предпринята другая попытка — переманить Ареопагита на сторону иконопочитателей: речь идет о панегирике святому Михаила Синкелла, написанном между 821 и 833 гг.[296] Как бы то ни было, второй переводчик корпуса, Иоанн Скотт Эриугена, в свою очередь, в Periphyseon разрабатывал неоплатоническое богословие, которое весьма благоприятно относилось к изучению природы[297].
Он вдохновлялся не только Псевдо-Дионисием и Августином, но и Григорием Нисским и Максимом Исповедником[298]. Неизвестно, как труды последних попали во Францию, но не исключено, что они также были отправлены туда по дипломатическим каналам, чтобы дать франкам возможность углубиться в богословие Ареопагита в том смысле, который отправители считали правильным. Тем не менее дипломатические контакты между каролингским двором и Византией стали менее часты после смерти в 842 г. последнего императора-иконоборца Феофила[299].
Лев Хиросфакт. Идея о том, что Псевдо-Дионисий был излюбленным богословом философов-иконоборцев IX в., осталась бы на уровне гипотезы без свидетельства одного более позднего текста, который представляет собой изложение православия астрологов. Речь идет о «Богословии в тысяче строк» (Χιλιόστιχος θεολογία) Льва Хиросфакта[300]. Прежде чем мы рассмотрим данное произведение, очертим тот контекст, в котором находятся этот автор и его творчество.
Начиная с середины IX в. и особенно после смерти Льва Математика около 870 г., в интеллектуальной жизни Константинополя доминировал Фотий, который противодействовал трем тенденциям, характеризующим эпоху его юности. Гуманист[301], он отклонился от того научного пути, которого придерживались его предшественники; ярый сторонник икон, он резко осудил «иудейство» иконоборцев; дважды патриарх, а в промежутке ближайший советник Василия I, он требовал для священнослужителей той доли сакральности, которая, до и во время иконоборческого периода, перешла к императору[302]. Но с приходом к власти Льва VI (886–912) все изменилось: новый император обрушился на своего бывшего наставника, отстранил его от патриаршества и вместе с этим идейным поворотом обратил против Церкви те уроки, которые ему преподал Фотий[303]. Конечно, тут не было и речи о возвращении к иконоборчеству, но Лев более чем в одном моменте перенял идеологию императоров-иконоборцев — точнее, объединил в себе амбиции всех великих деятелей предыдущих веков. Он хотел быть, по возможности, одновременно не только императором и священником, но и философом: за ним охотно признавали эпитет «мудрого», σοφός, который впоследствии остался связан с его именем[304]. Эта мудрость была синтезом трех элементов: навыков царя-судьи и законодателя, образцом чего был Соломон; гуманистического красноречия проповедника-богослова в стиле Фотия; некоторых познаний в области астрономии, которые напоминали Льва Математика, а позднее породили путаницу между двумя этими персонажами.
Лелея свою роль «нового Соломона», Лев, как и его современники, безусловно, не мог не знать легенды об оккультной науке великого еврейского царя[305]. Разнообразные интересы императора отражались при его дворе в различных интеллектуальных тенденциях, которые, в свою очередь, были отражением его личных и семейных конфликтов. Если сам император умел поддерживать эти тенденции в гармонии, то иначе дело обстояло с людьми из его окружения. Возникла сильная оппозиция между Арефой, представителем «гуманистической» тенденции в духе Фотия, и Львом Хиросфактом, который по своему мироощущению, пусть и не по своим занятиям, оказался сторонником науки в духе Льва Математика. В своем блестящем памфлете Арефа осуждает нечестие своего оппонента в терминах, напоминающих инвективу Константина против Льва Математика. Очевидно, здесь был и политический подтекст, но и идео-логическая оппозиция тут очевидна, особенно в основном обвинении со стороны Арефы — что Хиросфакт имел наглость излагать в Церкви свое нечестие в виде проповеди[306].
Нам мало что известно о Хиросфакте[307] до правления Льва VI, но он, скорее всего, был учеником Льва Математика[308] и стал императорским чиновником при Василии I. Лев VI удостоил его почестей и поручал ему дипломатические миссии к Симеону Болгарскому и к багдадскому двору. Последняя обернулась для него немилостью и сылкой в провинцию. Однако он вернулся в Константинополь до 913 г., когда оказался вовлечен в заговор Константина Дуки.
Помимо проповеди, которую критикует Арефа и которая не сохранилась, труды Хиросфакта включают в себя письма и стихи. Все письма относятся к царствованию Льва VI: здесь важно упомянуть переписку с Симеоном Болгарским, в которой он рассказывает об астрономических познаниях Льва VI, который сообщил ему о солнечном затмении, «указав не только месяц, неделю, день, час и минуту, … но и разъяснил нам, сколько времени продлится это затмение»[309]. Его стихи представляют собой по большей части небольшие лирические произведения, одно из которых привлекает наше внимание: это описание бань в императорском дворце, построенных или восстановленных Львом VI[310]. Но ему принадлежат, кроме того, две большие книги: «Богословие» и описание действия горячих источников[311]. Одна из версий последнего текста была посвящена молодому Константину Багрянородному. Богословская поэма также обращена к юному наследнику престола, которым может быть только Константин. Вполне возможно, что оба текста были написаны до смерти Льва VI, когда Константин, родившийся в 905 и коронованный в 908 г., еще не достиг того возраста, чтобы оценить их, — в этом случае они, очевидно, предназначались вниманию его отца.
Заметно, что текст о дворцовой бане и текст о термальных источниках тематически связаны с богословской поэмой, что помогает понять последнюю, но сначала ее следует рассмотреть отдельно. К счастью, недавно появилось ее отличное критическое издание с комментарием и переводом на немецкий язык, что дает нам возможность представить ее пространное резюме[312].
В отличие от двух других поэм, «Богословие» написано двенадцатисложниками с использованием византийского ямбического метра. К додекасиллабам прибегали и Григорий Богослов, автор, которого чаще всего цитирует Хиросфакт, и Георгий Писида, чьи труды он, безусловно, знал. Действительно, «Богословие» напоминает «Шестоднев» Георгия Писиды своим вниманием к теме творения и промыслительного устроения Вселенной. Здесь важно еще раз подчеркнуть редкость этой космологической перспективы в религиозной литературе Византии после святого Иоанна Дамаскина. Единственный настоящий Шестоднев, или комментарий к Книге Бытия, который мы знаем для эпохи Хиросфакта, был написан на славянском языке при дворе Симеона Болгарского Иоанном Экзархом: его составление отчасти объясняется потребностью в экзегетической литературе для недавно христианизированной страны
