распорядка. Никогда еще у меня и Марго не было такого эффективного расписания. По утрам на окнах был иней. Я шла на работу в салон. Красота была повсюду.
* * *
Лекционная часть занятий проходила в университетских залах с посадкой, как в Колизее. В темноте все сидели в своих зимних ботинках, в которых пробирались сюда через сугробы, так что к концу занятий у нас под ногами собирались лужицы слякоти. Надевая в конце занятий тяжелые пальто, мы старались не задеть краем рукавов эти лужицы растаявшей смеси из снега и грязи. Я сидела в пальто всё время и едва видела страницы, свет в помещении был почти полностью потушен. На экране проектора перед нами демонстрировали картину с мужчиной на вершине скалы – работа Каспара Давида Фридриха. Голос преподавательницы усиливался микрофоном. «В девятнадцатом веке…» – говорила она.
«Девятнадцатый век!» – подумала я ухмыляясь.
«…художники увлекались концепцией возвышенного, то есть самым благородным выражением гармонии между природой и человеком. Наблюдатель природы, как этот человек на скале, преисполняется благоговением перед величием, созданным Богом, – это одновременно и смирение, и возвышение, потому что он, как наблюдатель и свидетель, занимает привилегированную позицию по отношению ко всему мирозданию – ведь он и часть его, и вне его, как посторонний зритель. Именно через наблюдение природы могло возникнуть чувство возвышенного, поэтому в картинах этого времени можно увидеть…»
Смена слайда.
«…необузданную и зашкаливающую силу и красоту природы, а рядом на полотне – ее наблюдателя, символизирующего одновременно зрителя и художника. Без этого свидетеля…»
Именно! Именно! Это не изображение возвышенного! Внезапно я поняла наши прогулки с Марго туда-сюда по улицам в приступах наркотического опьянения.
– Нет в этом ничего возвышенного, – сказала мне Марго.
Теперь ей хотелось рисовать и по ночам тоже, и, когда я звонила ей, чтобы узнать, не хочет ли она взять паузу и пройтись со мной, она отказывалась. Однажды, все-таки выйдя ко мне, она заявила, что у нее есть только час. Когда я попыталась объяснить ей, что узнала на занятии о возвышенном, она не поняла, как это может быть связано с нами или нашей любовью к наркотикам.
– Наши наркотические прогулки нравятся нам по противоположной причине, – сказала она. – Мы любим их за ощущение пустоты, а вовсе не за охренительную силу вселенной.
– Нет! Нет! Мы поглощаем ее. Мы проглатываем ее, она внутри нас – невероятная сила вселенной. Мы просто не можем любоваться горами и скалами, потому что в нашем городе нет никаких гор.
– Но это не значит, что мы пытаемся впитать в себя мощь горных цепей – чтобы ощутить силу любования горной цепью, как на картине Каспара Давида Фридриха.
– А вот и значит, – сказала я, стараясь смотреть ей в лицо.
Марго покачала головой. А я кивнула.
– Я это вижу, – сказала я.
Она покачала головой.
Из наших окрестностей не было видно ни деревьев, ни гор. Из окна мы видели машины, людей, светофоры и здания, точь-в-точь как наши. Иногда нам подмигивало прошлое, и мимо окон по улице, где я жила, проезжали конные полицейские, и я просыпалась от топота лошадиных копыт по дороге. Я садилась в кровати и смотрела в окно. Когда появлялась машина, полицейские тянули за поводья, и лошади останавливались, терпеливо ожидая, пока машина проедет, а одна из лошадей махала хвостом.
Мне нравилось лежать в своей кровати посреди ночи, наблюдая за тем, как медленно кружится снег в свете уличных фонарей. Это было похоже на полную гармонию между природой и человеком: мы построили такие уличные фонари, а природа дала нам такой легкий снег.
Я не завидовала девочкам-тинейджерам в обтягивающих джинсах, чьи круглые попы торчали из-под дутых пуховиков. Они шли по снегу с подружками, которые были одеты точно так же, у всех – волосы чуть ниже плеч, у всех – пакеты из магазинов в руках. Я думала о них как об оленях или о каком-то таком природном феномене – созданном не чтобы угодить лично мне, но всё же чтобы кому-то угодить.
И вот посреди ночи я лежала, смотрела в потолок, и мне показалось, что я снова слышу цоканье лошадиных копыт. Я обернулась, уставившись в окно, но лошадей так больше и не увидела.
Я вспомнила мужчину, который ворвался тогда в бар и начал швырять на пол стаканы. Воля – это свобода. А дозволенность – это свобода за счет Бога. Человек ничего не может самостоятельно предпринять, чтобы достичь собственной свободы. Но он может дать знать о своем желании освободиться и свергнуть своих идолов – и таким образом дать Слову Божьему возможность свободно распространяться в человеческом обществе. Мне хотелось обсудить это с Райаном, но, когда я пришла к его дому и постучала в дверь, его там не было. Я решила пойти в «Дочь коммуниста» и сесть за маленькой барной стойкой. Чутье подсказывало мне, что человек, бивший стекло в баре, был героем. Что-то в самом сердце его было непоколебимо – что-то сильное, уверенное, честное, не вызывающее восхищения, но завораживающее.
Я шла и думала: наша планета крутится очень быстро, но от этого не нарушается общий порядок вещей, всё остается на своих местах, и всё кажется убедительным и искренним. Если бы земля не вращалась вокруг своей оси, возможно, всё было бы иначе. Может быть, я была неправа, но мне было не с кем это обсудить, и ничто не противоречило моим мыслям. Дойдя до бара, я встретила там Райана – обрадовалась, но не удивилась. Больше всего он любил выпивать именно здесь, этим же сейчас и занимался. Он подвинулся, и я села рядом с ним. Я спросила у него, насколько важно, по его мнению, земле вращаться вокруг своей оси? Но он ответил, что не знает.
Бармен, который вытирал пролитый напиток, услышал наш диалог и отметил:
– Из всех наших посетителей вы, кажется, меньше всего знаете о науке.
– А что, другие люди всё время говорят о науке? – спросила я.
– Частенько, – сказал он, и, повесив полотенце на крючок, повторил: – Частенько.
Мне так хотелось придумать ответ, который оправдал бы нас обоих, но я так ничего и не придумала, как он уже пошел наливать полпинты пива кому-то еще – другому посетителю, который наверняка знал больше о науке, чем Райан или я.
«Ну и фиг с ним», – решила я, повернувшись к Райану, но он почему-то нахмурился.
Он сказал:
– Если ты думаешь, что его мнение как-то расшатает мою ось, ты заблуждаешься! У меня надежная, устойчивая и крепкая ось, и я всегда
