и порывался перевалиться за невысокий борт прямо в мутную воду гавани, мы всё-таки отчалили.
Милий негромко сказал:
— Лучше бы вырубить его, иначе он переполошит всю пристань.
Я кивнул Сварту, и тот прижал Сатурнова сынка покрепче, передавив ему горло.
Хмм, а ведь и правда! Если взглянуть со стороны, не зная всей правды, то покажется, будто мы, норды, утащили благородного фагра, чтобы взять с его рода выкуп. И вряд ли я смогу объяснить, что это сделано с позволения его отца. Кто за меня вступится? Двурунный калека или раб? И в договор сынок тоже не вписан. Вот сейчас с дромона увидят, как Сварт придушивает фагра, пошлют к нам лодку…
— Милий, твой господин что-нибудь приготовил, чтоб нас не поубивали из-за этого малахольного?
— У меня с собой пергамент, где сказано, что я — представитель Сатурна Пистоса и проводник его воли. Всё, что я говорю или делаю, делается по его желанию. Кроме того, есть запись, в которой сказано, что сын господина временно лишился рассудка, и расстроенный отец отправил его вместе с северными людьми на охоту в надежде, что шестая руна вернет ему разум. Но лучше бы за время плавания как-то пристрожить его, иначе на берегу придется много чего объяснять.
Плыть до места охоты нам целую седмицу, а потом еще идти пару дней. Может, фагр к той поре остынет?
Я еще раз взглянул на непутевого сына Пистоса. Мда, если бы не синяки под глазами, желтоватый цвет лица и опухлость, его можно было бы счесть за бабу. Весь тонкокостный, с узкими плечами и огромными глазищами, он еще был наряжен в обычное для Гульборга одеяние, которое я до сих пор не мог отличить от женского: длинное белое платье в пол, обнажающее плечи. Он еще и волосы отрастил длинные, засунул в прическу какие-то украшения, еще и в ушах болтались длинные серьги, на шее — замысловатая серебряная побрякушка, браслеты от плеча до запястья, кольца.
— Сварт, сними с него все серебро и золото! Уж больно богато смотрится. Как вернемся, отдадим.
Стоило нам выйти из гавани, как ветер наполнил наш парус, и корабль мигом помчался по водной глади. Как по мне, море было спокойным, едва рябило, и «Сокол» лишь слегка покачивался, но изможденному долгими ночными застольями фагру хватило и этого.
— Кай! Он того… — воскликнул Сварт и выпустил парня.
А тот, даже не попытавшись добраться до борта, начал блевать прямо на палубу.
— Вывеси его за борт, но придерживай!
Сварт так и сделал.
— Это что же надо делать, чтоб на пятой руне быть таким дохляком? — проворчал Свистун.
— Много вина. Дышать дурманящим дымом. Часто пить непентес, — ответил Милий.
— Непентес? — заинтересовался Лундвар. — Что это? Какое-то особое вино?
— Не совсем. Его еще называют напитком забвения. Делают не из винограда, а варят из макового сока. Скоро Феликсу станет совсем худо, — равнодушно сказал раб.
И Феликсу было худо во время всего плавания. Его непрерывно тошнило, знобило и трясло. Потом он начал чихать и чихал без продыху целый день и всю ночь. Ульверы едва его не придушили.
Повезло, что фагр не умел говорить на нашем языке! Ныл он постоянно, прерываясь лишь на краткую дремоту и на выворачивание нутра. Я попросил Хальфсена пересказать, о чем там речь, и оказалось, что фагр проклинал нас и отца, обещал устроить ужасную жизнь и еще более худшую смерть.
— Говорит, что прибьет тебя к кресту и медленно сдерет кожу. Или нет, лучше отправить на арену, выпустить десяток самых мерзких и ядовитых тварей и любоваться, как они тебя пожирают. Или лучше оскопить тебя и отправить евнухом во вдовий дворец, чтоб ты всю оставшуюся жизнь смотрел на сморщенные задницы и увядшие лица. Или устроить тебе паучью пытку.
— Это что за пытка такая?
Хальфсен, конечно, не ведал, зато ведал Ерсус. Бывший хельт вообще много чего знал.
— Паучья пытка — это когда человека привязывают к столбу и медленно колют его иглой, смоченной в твариной крови. В таком малом количестве кровь действует слабо, больше корежит, чем убивает. И чем больше рун у жертвы, тем дольше она может продержаться. Был случай, когда хельт провисел на столбе седмицу и сошел уже безрунным, а потом на него натравили собак. Это позорная смерть, особенно для хельта.
Я-то думал, что закапывание живьем — это плохая смерть, но фагры сумели выдумать и похуже. Помереть от каких-то шавок… Даже если Фомрир и примет тебя в свою дружину, как посмотрят на тебя твои предки? Что ты им скажешь — собаки загрызли?
Относиться к Феликсу как к своему хирдману? Да я ни разу не смог усадить его за весло, так тот ослаб.
Зато к концу плавания фагр никак не походил на благородного господина. Его белое платье покрылось пятнами от морской воды, рвоты и мочи, украшения мы с него сняли, да и длинные кудри обрезали под корень, так как они мешали господину блевать и вечно путались. Так как Феликс толком не мог есть, он исхудал больше прежнего: щеки ввалились, руки истончились, словно сухие ветки. Я не понимал, как его вообще тащить на охоту. Любая, даже самая тощая тварь, да что там тварь, любой зверь сшибет и не заметит.
И Сатурн еще хотел, чтобы мы чему-то научили его сына? Коли сильно повезет, мы вернем его живым.
Вот с такими думами мы и прибыли к берегу Свортланда, Черной земли.
Глава 9
Мы вошли в один из десятков проливов, что дальше сливались в одну большую реку. По берегам было зелено, виднелись возделанные поля, мошкара сбивалась над нами в огромные тучи, но мы ее сдерживали рунной силой. В мутной воде плавали бревна с глазами и, как мы потом увидели, с зубами. Живодер сдуру засунул руку в воду потрогать одно, рунами-то там не пахло, и вытащил уже вместе с добычей. Только непонятно, кто кого добыл. Зубастое бревно выползать из воды не хотело и дернуло назад, Живодер его за челюсть перехватил и выволок на палубу. Свистуну пришлось несколько раз долбануть бревну по голове, прежде чем то отпустило Живодера. Болезный Феликс аж блевать передумал, увидав такое чудище перед собой, завизжал и едва сам в реку не прыгнул. Хорошо, хоть Сварт его перехватил. Это уж потом Милий рассказал, что это крокодил, и что это не
