src="images/img_2"/>
Первое, что говорит мой муж, когда открывает дверь после того, как я только что спасла ему жизнь?
— Ты разбила мне задние фонари.
Я приподнимаю брови, фыркаю и пересаживаюсь на пассажирское сиденье. Михаил садится, и когда тянется к ключу зажигания, я замечаю кровь на его правой руке. Я резко вдыхаю и кладу свою руку поверх его. Он отпускает ключи и позволяет мне осмотреть его ладонь. На ране кровь вперемешку с грязью. Я не вижу, откуда у него идет кровь, и не хочу усугубить ситуацию, пытаясь смахнуть грязь. Я беру подол своей футболки, отрываю кусок материала и аккуратно обматываю им его руку. Когда поднимаю глаза, то вижу, что он наблюдает за мной. Я показываю на себя, потом на руль.
— Бьянка это всего лишь царапина. Я могу вести машину, — говорит он и заводит машину.
Михаил всю дорогу до дома разговаривает с кем-то по громкой связи. Я не уверена, с кем именно, но голос знакомый, возможно, с паханом. Я понятия не имею, о чем говорят, потому что весь разговор шел на русском, поэтому я откидываюсь на сиденье и закрываю глаза.
В меня стреляли. Снова. Даже месяца не прошло. Неужели теперь это станет для меня нормой? Быть замужем за парнем из братвы, похоже, гораздо опаснее для жизни, чем я ожидала. Так почему же, черт возьми, я не испытываю особого потрясения? Из-под ресниц я смотрю на мужа. В манере Михаила говорить по-русски есть что-то невероятно сексуальное, он разговаривает более спокойно. Я не знаю, связано ли это с тем, что он говорит на своем родном языке, или с тем, что он близок с Петровым. Будет ли он когда-нибудь так же расслаблен со мной?
Михаил паркует машину в подземном гараже, и когда он наклоняется, чтобы открыть свою дверь, я замечаю красное пятно на бежевом кожаном сиденье. Он ранен. Почему он ничего не сказал, черт возьми? Я слежу за ним глазами и замечаю мокрое пятно на его рубашке, возле левой лопатки. Что, черт возьми, с ним такое? Я вскакиваю со своего места, захлопываю дверь машины и смотрю на него.
— Опять злишься на меня?
Я указываю на его плечо и всплёскиваю руками. Конечно, я злюсь!
— Ничего страшного, Бьянка. Расслабься.
Расслабиться? Он истекает кровью и хочет, чтобы я расслабилась? Я поворачиваюсь и иду к лифту.
Зайдя в квартиру, я прямиком мчусь на кухню, открываю нижний ящик, где в прошлый раз хранилась аптечка, и начинаю доставать все необходимое. Михаил наблюдает за мной из дверного проема, пока я раскладываю вещи на кухонном столе, затем мою руки. Закончив с этим, я поворачиваюсь к нему и жду.
Михаил стоит как вкопанный на том же месте, глядя на меня, и я клянусь, если он сию же минуту не подойдет ко мне, я притащу его сюда сама. Наконец, он двигается и идет к раковине. Сняв мою импровизированную повязку и смыв кровь, он кладет руку на стойку передо мной, ладонью вверх.
Три его пальца порезаны, вероятно, стеклом, но порезы неглубокие. Я очищаю их, наношу антибиотический крем и наклеиваю пластырь на каждый. Закрываю коробку, указываю на его плечо, показывая пальцем, чтобы он повернулся.
— Нет. Я сам.
А как он собирается сам обрабатывать рану на спине? Я качаю головой в сторону и показываю ему: «Плечо.»
Он игнорирует меня и тянется за антисептическим спреем. О, ради Бога, он такой чертовски упрямый. Я кладу свою руку поверх его руки и прижимаю другую руку к его груди. Медленно, кончиком пальца я провожу по буквам на его груди.
П-О-Ж-А-Л-У-Й-С-Т-А
Он смотрит на мой палец, потом встречается со мной взглядом, и на лице у него появляется такое выражение... Я не могу сказать точно, но кажется, что это уязвимость.
— Хорошо, — говорит он и, взяв меня за талию садит на столешницу.
Несколько мгновений он просто стоит на месте — руками держится за край столешницы по обе стороны от меня, он поддался немного вперед телом, и решительно сжал челюсть. Наши лица находятся так близко, что я чувствую его дыхание на своей коже, а глубокий синий цвет его глаз внимательно наблюдает за мной.
— Зрелище не из приятных, Бьянка, — говорит Михаил ровным голосом, и с отстраненным лицом. — Если ты не в силах это вынести, просто скажи.
У меня нет проблем с кровью. Он это уже знает. Он чего-то не договаривает. Михаил поворачивается ко мне спиной и начинает расстегивать рубашку. Чувство ужаса нарастает. Я помню его руку с того единственного раза, когда ее видела. Он всегда носит вещи с длинными рукавами, а той ночью, когда я провела руками по его спине, я почувствовала на его коже бугорки. Хотя было слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Его нерешительность связана вовсе не с раной. Он не хочет, чтобы я видела его спину.
Михаил заканчивает расстегивать рубашку, снимает ее и бросает на пол. Я смотрю на его спину, слезы наворачиваются на глаза, не смотря на все мое самообладание, я не могу их сдержать. Длинные, слегка выступающие, но поблекшие от возраста рубцы пересекают его спину словно от плети. Старые раны. Их так... так много. Осталось несколько участков нетронутой кожи, но в остальном вся его спина представляет собой гобелен из рубцовой ткани.
Я на секунду закрываю глаза и смахиваю слезы рукой. Снова смотрю на него, Михаил все еще стоит в той же позе, спиной ко мне, смотрит прямо перед собой и дает мне возможность собраться с мыслями. Я делаю глубокий вдох, достаю компресс и антисептический спрей и уделяю внимание порезу на его левой лопатке. Он не очень глубокий, возможно, швы накладывать не придется. Я несколько раз протираю порез стерильной марлей, смазываю его кремом с антибиотиком, затем накладываю фиксирую порез с помощью стежками-бабочками. После этого накладываю слой марли и закрепляю ее несколькими полосками медицинской ленты. Я делаю еще один вдох, чтобы подготовиться к предстоящей боли, и кладу руку на его плечо.
— Повернись, Михаил. — Мой голос такой тихий, едва слышный шепот, но кажется, что я кричу, потому что горло болит так, будто кто-то скребет наждачной бумагой по моим голосовым связкам.
Михаил поворачивается ко мне так быстро и внезапно, что я вздрагиваю. Он смотрит на меня так, будто у меня выросла еще одна голова. Я перевожу взгляд на его грудь. Следов плети нет, но есть
