Глубоко вздохнув, Сушко принялась спускаться по лестнице. Она старалась не дышать, чтобы не заглушить тот легкий звук или движение воздуха, который мог бы означать собой приближение врага.
«Он здесь, здесь. Больше ему негде быть!» – думала Виктория, держа острый нож в руке.
Фонарик она зажигать теперь боялась. Он слишком явно выдавал ее местонахождение. Сушко все спускалась и спускалась по ступенькам, углубляясь все глубже и глубже в гору. Внезапно спуск закончился. Лестница вывела Сушко на небольшое полукруглое пространство. Дальше прохода не было. Девушка включила фонарик и быстро осмотрелась. В углу помещения стояли какие-то ящики, были навалены мешки, и стояло несколько банок с краской. Рядом лежали свернутые в кольца отрезки проводов. Виктории вновь послышался шорох. Она быстро выключила фонарь и прижалась к стене.
«Где же он был? Я ведь исследовала все ниши, – подумала она. – Или маньяк зашел в подвал уже после того, как я сюда спустилась, и сейчас крадется за мной?»
Виктория присела между ящиками и мешками. В одну руку она взяла фонарик, а в другую – тесак.
– Когда он спустится сюда, я резко включу фонарь, – решила Сушко, – а потом ударю его тесаком.
Шорох повторился. Теперь он был ближе. Виктория почувствовала приближение паники.
«Спокойно, – велела себе она, – деваться отсюда совершенно некуда. Так что убежать не получится. Можно только нападать».
Девушка вся обратилась в слух. По лестнице кто-то шел: медленно, аккуратно и почти бесшумно. По мере того как человек приближался, Виктория дышала все тяжелее и тяжелее. Стук ее сердца и шум крови в ушах заглушали все остальные звуки. Девушка потрясла головой. Темная фигура ступила на площадку. С диким утробным криком Виктория бросилась вперед, выставив перед собой тесак.
Костер опять горел, но ситуация для Евы и полковника теперь осложнилась. Они не могли выйти наружу, а Рязанцев был ранен. Из еды у Ершовой и Владимира Евгеньевича были только банка сгущенки и плитка шоколада. К счастью, остались антибиотики. Без этих лекарств полковник, пролежавший почти час в ледяной воде, не выжил бы.
– Нам остается только ждать, – сказала Ева, подсушивая одежду над огнем, – надеюсь, что Бадмаев вернется за нами и что-нибудь придумает.
Полковник молчал. Ершова тоже замолчала, глядя на жениха. Она не раз и не два замечала, что Рязанцев может предчувствовать будущее. Чего в этом умении было больше – интуиции или мощной логики, с помощью которой он увязывал между собой факты, внешне выглядевшие разрозненно, Ева не знала.
– Он может и не прийти, – сказал Владимир Евгеньевич, – неизвестно, где его застал поток воды. Так что, дорогая, возьми, пожалуйста, горящую ветку и тщательно обследуй помещение, обращая внимание даже на крошечные отверстия. Возможно, нам удастся одно из них расширить и выбраться наружу самостоятельно.
Взяв в руку дымящуюся ветвь, Ева встала. Сначала она изучила вход, заваленный валунами, но там не осталось даже щелей. Затем девушка осмотрела пол и стены пещеры, ставшей для них темницей. На потолке было отверстие, но его диаметр составлял от силы десяток сантиметров, да и добраться туда было невозможно. Ева почти отчаялась, когда в одном месте, в глубине пещеры, уловила легкое дуновение сквозняка. Дуло из небольшой, в ладонь шириной, щели, которая вела куда-то вглубь и вниз. Осмотрев отверстие, девушка вернулась к жениху.
– Ничего, – сказала она, покачав головой. – Только одна щель, из которой веет холодом.
– Расширяй ее, – тут же сказал полковник.
– Я не думаю, что это возможно. Она узкая, и у нее каменные края, – покачала головой Ева. – Давай дождемся Бадмаева.
– Я не думаю, что ждать Юрия – это правильная мысль, – мягко сказал полковник. – Бадмаев ушел от нас незадолго до того, как сюда прорвалась вода. И я бы не стал рассчитывать на то, что он вернется.
Из глаз Евы закапали слезы.
– Ты уверен? – спросила девушка. – Считаешь, что этот человек умер? Он спас нам жизнь.
– Да, – кивнул полковник, – спас. Я не утверждаю, что он погиб, но мы не можем рассчитывать на то, что он вернется.
Ершова схватила горящую ветку, укрепила ее возле щели, взяла в руки большой камень и принялась колотить по краям щели, пытаясь расширить туннель и выяснить, куда он ведет.
Слюнько стоял в очереди в туалет, когда услышал за перегородкой, из отсека для бортпроводников, отрывки разговора.
– Невозможно поверить, – сказала стюардесса, – что его украли.
Профессор подошел к легкой ширме и прижал к ней ухо.
– Похитили прямо с этой их биостанции, затерянной в горах, – продолжала женщина, – кроме того, там был убит человек. И, скорее всего, не один! Во всяком случае, в новостях сказали, что на станции остались только две женщины. И все. Видимо, яйцо похитили, а мужчин – убили! Ужас.
– Такова печальная мужская доля, – грустно сказал бортпроводник, чем-то гремя и звякая. – Мы погибаем первыми. А еще говорят – «сильный пол», «сильный пол»!
Разговор свернул на обсуждение гендерных проблем и вопросов взаимоотношения полов. Игорь Георгиевич отошел от ширмы. Он пошатывался, как пьяный. С трудом дойдя до своего места, профессор плюхнулся в кресло. Бубнов неспокойно заворочался, зачмокал губами, но почти сразу же снова затих.
– Что с вами, Игорь Георгиевич? На вас лица нет, – всполошилась Марьяна.
Слюнько закрыл лицо руками.
– Что там, что? Что-то с яйцом? – продолжала допытываться Филимонова.
– Да, – прохрипел профессор, – да. Яйцо… яйцо… ук… ук…
– Ук? В смысле, ему каюк? – спросила Марьяна, делая большие глаза. – Ну, Игорь Георгиевич, – принялась утешать она профессора, – посмотрим правде в глаза. Вероятность того, что из яйца, пролежавшего во льду несколько миллионов лет, вывелся бы здоровенький барионикс, изначально была довольно-таки низкой.
– Нет, нет, – перебил девушку профессор, – «ук» – это в данном случае не от слова «каюк», а от слова «украли».
– Украли? – вскричала Марьяна. – Украли?! Вы шутите?
– Увы, – сказал профессор и смахнул скупую мужскую слезу с побелевшей от глубокого расстройства щеки, – яйцо похитили!
Несколько секунд Марьяна молчала, не в силах вымолвить ни слова.
– Это мог сделать только кто-то из своих, – сказала она наконец, – преступление совершил кто-то из сотрудников биостанции. Теперь вопрос заключается в том, куда он с ним пойдет, с этим яйцом. И кому попытается его продать?
– Если это настоящий ученый, – сказал Игорь Георгиевич, лицо его исказилось страданием, – то он мог и не преследовать каких-либо меркантильных целей. Это яйцо – настоящее сокровище, и человек мог захотеть забрать его в личную собственность. Как коллекционер, который бесконечно полирует и холит свои экспонаты, этот ученый мог похитить яйцо не с целью наживы, а только как объект восхищения и поклонения. Заметьте, Марьяна, изъявить желание жить на оторванной от цивилизации биостанции и служить науке могли только специфические, «повернутые» на служении прогрессу люди.
